Шарль Нодье - Сказки здравомыслящего насмешника

«Многие Курицы не разделяют вашего мнения, сударь, — сказал мой юный друг со вздохом, — и любовь Пеструшки есть прискорбное доказательство того превосходства, какое дает авантажная внешность в сочетании с огромной уверенностью в себе. Поначалу, введенный в заблуждение собственной неопытностью и безмерностью моей любви, я надеялся, что моя глубокая, безграничная преданность рано или поздно будет оценена той, кто ее внушила; что мне поставят в заслугу хотя бы ту победу, какую безрассудная страсть помогла мне одержать над моими естественными склонностями; ибо, как вам известно, сударь, я не был рожден для подобного чувства, и, хотя образование существенно изменило мои инстинкты, тот факт, что я сообщил привязанности Лиса к Курице, носящей, как правило, характер сугубо материальный, известную одухотворенность, заслуживал, как мне кажется, хоть какого-нибудь поощрения. Однако счастливая любовь безжалостна: Пеструшка наблюдает за моими страданиями, не испытывая ни малейшего раскаяния и, пожалуй, почти вовсе их не замечая. Соперник же мой извлекает из них пользу, ибо там, где можно выказать фатовство и заносчивость, он всегда будет первым. Друзья, возмущенные моим поведением, презирают меня и не желают со мною знаться; я один в целом свете, покровитель мой удалился в почетную отставку и почил вечным сном, так что я возненавидел бы жизнь, не придавай ей моя безумная страсть, несмотря на все доставляемые ею муки, некое неизъяснимое очарование.

Я живу, чтобы видеть ту, которую люблю, а чтобы жить, я должен ее видеть [214]: это замкнутый круг, в котором я кручусь, словно несчастная Белка в своем колесе; не надеясь и не смея покинуть свою тюрьму, я брожу вкруг той, которая укрывает Пеструшку и от кровожадности моих собратьев, и от самой страстной и почтительной привязанности, какую когда бы то ни было испытывало земное существо. Я чувствую, что обязан нести свой крест до конца дней, и не роптал бы на судьбу, если бы только мне было позволено тешить себя мыслью, что прежде, чем прервется череда моих дней и страданий, я смогу доказать этой пленительной особе, что достоин ее нежности или, по крайней мере, жалости!

Вы так снисходительны, сударь, что вполне естественные обстоятельства, способствовавшие сближению моей судьбы с судьбой Пеструшки, будут вам, возможно, не вовсе безразличны.

Поэтому, если вы позволите, я поведаю вам о кровавом совете, который собрался прошлым летом и на который меня допустили исключительно из почтения к памяти моего отца; ибо, как я уже говорил, наградою за мое пристрастие к жизни созерцательной и за полученное мною эксцентрическое и гуманитарное образование неизменно служили мне нещадные побои и язвительнейшие насмешки. Поэтому мое участие в той вылазке, что обсуждалась тогда, представлялось всем вещью крайне сомнительной.

Дело шло просто-напросто о том, чтобы в отсутствие хозяина и его собак напасть на скотный двор соседней фермы и учинить там резню, от одних приготовлений к которой волосы у вас на голове встали бы дыбом. Простите, — смутился он, — я не заметил, что вы носите парик.

Несмотря на мягкость моего характера, я довольно охотно согласился сделать то, что от меня требовалось: возможно даже — ибо глупая гордыня примешивается ко всем чувствам человеческим, — я был рад доказать своим друзьям, что, несмотря на всю мою мечтательность, в минуту опасности я могу действовать так отважно, как того требуют интересы дела и ужина; вдобавок, скажу откровенно, в ту пору заговор, одно воспоминание о котором сегодня приводит меня в трепет, не казался мне таким отвратительным, каким он был на самом деле. Ибо тогда я еще не любил, а добрые или злые чувства пробуждает в нас вполне только любовь. Вечернею порою мы беспрепятственно, не испытывая ни малейших угрызений совести, ворвались в плохо охраняемые пределы фермы и увидели там наших будущих жертв: большинство из них уже почивали. Вы знаете, что Куры обычно ложатся спать спозаранку. Лишь одна еще бодрствовала: то была Пеструшка.

При виде ее странное смятение овладело мною. Вначале я счел, что меня влечет к ней естественная склонность, и упрекнул себя за приверженность этому пороку, однако вскоре я понял, что чувство, поселившееся в моей душе, совсем иной природы. Я чувствовал, как кровожадность моя тает от пламени ее очей; я восхищался ее красой: грозившая ей опасность лишь сильнее разжигала мою страсть. Что сказать вам, сударь? я любил ее, я ей в этом признался; она выслушала мои клятвы как особа, привыкшая к почестям; плененный без остатка, я отошел в сторону, чтобы обдумать способы спасения моей милой. Заметьте, прошу вас, что любовь моя началась с мысли нимало не эгоистической — случай достаточно редкий и потому достойный внимания.