Шарль Нодье - Сказки здравомыслящего насмешника

— С присущим мне простодушием я сказал Вашему Султанскому Высочеству, что оба балагура солгали, и наглядно доказал вам, что небесное четвероногое не могло родиться ни из белого, ни из красного яйца по той простой причине, что природа создала его — точно так же, как и придурков, — живородящим, млекопитающим и антропоморфным, вследствие чего Ваше Султанское Высочество в неизреченной милости своей изволило приказать отрубить головы обоим балагурам и всем чубукеям, к великой радости простого народа, который ознаменовал это счастливое событие повсеместными фейерверками.

— Сие достопамятное происшествие запечатлено золотыми буквами в анналах моего царствования, равно как и указ о назначении тебя главным балагуром. Как видишь, я вспомнил все и сразу, но скажи, откуда ты выкопал всю эту галиматью насчет живородящего, млекопитающего и антропоморфного?

— Я абстрагировал эти сведения в качестве присяжного знатока всех наитий и энциклического [76] Прилагательное, образованное от слова «энциклика» (папское послание епископам); Нодье употребляет его, чтобы еще сильнее засорить язык персонажа учеными словами. миссионера монопольного совершенствования in omni res scibili [77] Во всех вещах, доступных познанию (лат). Эта фраза в чуть ином варианте (de omni re scibili) служила девизом итальянскому гуманисту Пико делла Мирандоле, который был готов рассуждать обо всем на свете, и потому являлся предметом насмешек для Паскаля и Вольтера (этот последний язвительно прибавил к ней: «и некоторых других»). , но это слишком долгая история, и я не могу позволить себе занимать ею драгоценные досуги великого, очень великого, бесконечно великого Манифафы.

— Расскажи мне свою историю, Вздорике. Если она длинна и скучна, тем лучше. Мне нравятся только такие истории, от которых клонит в сон; главное, сократи вполовину свои реверансы и уверения в почтении. Я слишком хорошо знаю, насколько я выше тебя, бедной песчинки у меня под ногами, и не забуду об этом. Впрочем, для порядку зови меня время от времени попросту: «Божественный Манифафа!» И ничего больше, Вздорике. Это обращение короткое, ясное и точное, а этикет мало заботит меня, когда я курю, вольготно растянувшись на диване. Рассказывай, Вздорике! Рассказывай, балагур!

— В таком случае да будет известно Вашему Величеству, — начал Вздорике, глубоко взволнованный, как это ему и подобало, оказанным доверием, — что каких-нибудь десять тысяч лет тому назад я обитал в одном грязном, зловонном, бездарно построенном и во всех отношениях безобразном городишке, который располагался на том месте, что отведено ныне под конюшню ваших славных султанских пажей, и на тогдашнем варварском наречии именовался Парижем. Городишко этот имел наглость мнить себя царем городов, хотя в древних хрониках Сумабезбродной империи, столица которой, несравненная Сумабезбрия, блистает ныне подобно брильянту в мировой короне, он едва упомянут.

— Я что-то слышал об этом местечке, — живо подхватил Манифафа, — но помолчи-ка минутку, ты, кажется, совсем заврался. Что ты мне плетешь про десять тысяч лет — ты, у которого на физиономии написано, что тебе не больше сорока пяти? Если ты открыл способ продлевать человеческую жизнь хотя бы до одной тысячи лет, я тотчас же отворю тебе двери моей сокровищницы и моего гарема и, невзирая на то что ты был и остаешься придурком, усажу тебя близ моей священной особы на манифафском троне: ведь самые живучие из моих бессмертных предков еле-еле дотянули до какой-то жалкой сотни лет. Немедленно сознавайся, балагур, известно ли тебе средство, позволяющее жить вечно? Я приказываю тебе это под страхом смерти!

— Я знаю о бессмертии ровно столько же, сколько и вы, божественный Манифафа! С тех пор как наша бедная земля начала кружиться по своей узкой орбите, мы все умираем в назначенный час, и у меня есть некоторые основания считать, что так будет продолжаться еще довольно долго. Мне в самом деле сорок пять, не больше и не меньше, с милостивого позволения Вашего Султанского Высочества, а если вы соблаговолите мысленно вычесть из этого срока то время, когда я был младенцем и у меня резались зубы, когда я болел коклюшем, учился ходить, посещал коллеж и Сорбонну, несносно долго болел и спал, дежурил в гвардии и участвовал в военных смотрах, принимал и отдавал визиты, страдал несварением желудка, понапрасну являлся на свидания, слушал публичные чтения, любительские концерты, разговоры литераторов и речи на заседаниях восемнадцати академий, то вы в бесконечной мудрости своей непременно поймете, что на мою долю, как и на долю всех прочих смертных, придется в результате остаток, равный одному-единственному году, и не больше. Клянусь честью главного балагура Священной коллегии придурков, пусть меня разразит гром, если я утаил от вас хотя бы один жалкий час. Что же до дополнительных десяти тысяч лет, о которых мы толкуем, я отдаю их своим биографам даром. Для меня они продлились ровно столько времени, сколько требуется сердечной мышце, чтобы сократиться, а женщине — чтобы изобрести новый каприз.