Виктор Гюго - Последний день приговорённого к смерти

Жена вместе с моей дочерью спит в спальне, что рядом с кабинетом!

Мы разговариваем шепотом, и разговариваем про что-то страшное.

Вдруг мне послышался стук в других комнатах: стук слабый, неясный.

Приятели тоже его слышали. Мы стали прислушиваться: точно отпирают замок или пилят пробой.

Мы оцепенели, испугались и подумали, что воры забрались ко мне в эту глухую ночь.

Решились пойти посмотреть. Я встал и взял свечку, приятели пошли за мной.

Мы прошли через спальню: жена спит с моей дочерью.

Вошли в гостиную. Ничего. Портреты спокойно висят в их золотых рамках на красных обоях. Мне показалось только, что дверь в столовую не на своем обыкновенном месте.

Мы вошли в столовую и обошли всю комнату. Я шел впереди. Дверь на лестницу была заперта, окна тоже. Дойдя до печки, я заметил, что шкаф с бельем отворен настежь, и дверь от шкафа прикрывает угол, будто умышленно.

Это меня удивило. Мы подумали, не спрятан ли кто за этой дверью.

Я попробовал ее захлопнуть — она не подается. Я рванул сильнее, она уступила, и мы увидели за нею старушку с опущенными руками, закрытыми глазами, стоящую недвижно, как будто приклеенную к стене.

В ней было что-то отвратительное, и при одной мысли о ней мороз подирает по коже.

Я спросил у старухи:

— Что до тут делаете?

Она молчит.

Я опять спросил:

— Кто вы?

Опять молчит, не шевелится и глаз не открывает.

Приятели сказали мне: «Это, вероятно, сообщница мошенников, которые сюда забрались; они, заслышав нас убежали, а она не успела убежать — и спряталась».

Я опять ее спросил; она по прежнему безмолвна, недвижна.

Один из нас толкнул ее — она упала.

Упала со всего размаха, как кусок дерева, как мертвое тело.

Мы потолкали ее ногами; потом двое из нас ее подняли и опять прислонили к стене. Она не подавала ни малейшего признака жизни. Мы кричали ей на ухо, она не шелохнется, как глухая.

Мы потеряли терпение, и к нашему ужасу примешалась ярость. Один из нас сказал: «Поднесите-ко ей свечу к подбородку!» Тогда она вполовину открыла один глаз, тусклый, ужасный; глаз — без взгляда.

Я отодвинул пламя и сказал:

— А, наконец-то? Теперь будешь ли ты отвечать, старая колдунья. Кто ты?

Глаз опять закрылся.

— Это уже слишком! — сказали мои сопутники. Пали ее еще! Мы заставим ее говорить.

Я опять поднес свечку к подбородку старухи.

Тогда она медленно открыла глаза, посмотрела на нас, потом быстро наклонилась и задула свечу ледяным дуновеньем. В ту же минуту я в темноте почувствовал, что три острые зуба впились в мою руку.

Я проснулся, дрожа всем телом, облитый холодным потом.

Добрый пастор сидел в ногах у постели и читал молитвы.

— Долго я спал? — спросил я его.

— Сын мой, — отвечал он, — вы спали час. К вам вашу дочь привели, она ждет вас в соседней комнате. Я не хотел будить вас.

— О! — воскликнул я, — дочь моя! Приведите же ко мне мою малютку!

Свежая, розовенькая, с большими глазами, красавица-девочка!

Надетое на ней платьице к ней очень пристало.

Я взял ее на руки, посадил к себе на колени цаловал ее кудрявую голову.

Отчего же она не пришла с матерью?

— Мать больна и бабушка тоже.

— Хорошо.

Она с удивлением смотрит на меня. Она давала себя цаловать, ласкать, осыпать поцалуями, изредка тревожно поглядывая на свою няню, плакавшую в углу.

Наконец я мог говорить.

— Мария, — сказал я, — милая моя крошка!

И крепко прижал ее к моей груди, разрывавшейся от рыданий. Она слабо вскрикнула.

— Ай, мосье, вы укололи меня!

Мосье! Год она не видала меня, бедняжка! Она забыла мое лицо, мой голос, взгляд… да и могла ли она узнать меня с этой бородой, в этой одежде, с этим бледным лицом? Как! я уже изгладился из той памяти, в которой единственно желал бы жить! Итак — я уже более не отец? За живо осужден я не слышать слова, милого слова детского языка, слова, до того сладкого, что оно не доступно, устам взрослого: папа!

Однакоже в замену сорока лет жизни, которую от меня отнимают, я бы желал один только раз, только один раз, услышать это слово из уст моей дочери.

— Мария, послушай, — сказал я, взяв, ее обе ручонки в мою руку, — разве ты меня не знаешь?

Она посмотрела на меня своими прелестными глазками и отвечала:

— Нет, не знаю!

— Всмотрись хорошенько. Как же ты не знаешь, кто я?

— Знаю, вы — мосье.

Вот она где, адская мука! Пламенно любить в целом мире одно только существо, видеть его перед собою — и оно одно видит тебя, говорит, отвечает и не знает, кто ты! Желать утехи от этого существа, когда оно только во всем мире и не знает, что оно тебе нужно, потому что ты умрешь.