О. Генри - Шестёрки-семёрки (сборник)

В порыве вдохновения мисс Марта решила воспользоваться представившимся случаем.

За прилавком, на нижней полке, лежал фунт свежего масла, который молочник ей принес минут десять назад. Хлебным ножом она сделала глубокий надрез в каждой черствой булке, всунула туда изрядное количество масла и снова плотно прижала булки,

Когда покупатель повернулся, она уже заворачивала булки в бумагу. Когда же после необычно приятного короткого разговора покупатель ушел, она улыбнулась самой себе, но в то же время почувствовала в сердце легкий трепет. Не был ли чересчур смел ее поступок? Не обидится ли художник? Наверное, нет! Ведь не существует на свете язык с'естного! А масло не является эмблемой назойливой смелости!

В этот день все ее мысли долго были прикованы к этой теме. Она на разные лады представляла себе, как он откроет ее маленький обман. Он отложит в сторону свои кисти и палитру. Рядом будет стоять мольберт с начатой картиной, перспектива которой-выше всякой критики. Он готовится позавтракать черствой булкой и водой, он вонзает в булку нож, — ах! Мисс Марта густо покраснела. Когда он будет есть, подумает ли он о той руке, что положила масло? Станет ли?..

В это мгновение неистово задребезжал колокольчик у входной двери. Кто-то вошел с большим шумом. Мисс Марта поспешно вышла из задней комнаты в булочную. Там было двое мужчин. Одного из них, молодого человека, с трубкой в зубах, она никогда до сих пор не видела. Другой был её художник. Лицо его было багрового цвета, шляпа с'ехала на бок, а волосы растрепались. При виде мисс Марты он дико сжал кулаки и. грозно направил их в сторону хозяйки.

В сторону мисс Марты!

— Dummkopf! — оглушительно закричал он: — Tausendofer! Или что-то другое, в этом роде. Ругался он по-немецки.

Молодой человек старался увести его.

— Я не уйду, — продолжал сердито кричать немец, — не уйду до тех пор, пока не скажу ей… Он забарабанил кулаками по прилавку мисс Марты.

— Вы испортиль мне… — орал он: вы испортиль мое… — И синие глаза его метнули молнии за очками.

Я хочу сказать вам… Вы — старая, драная кошка…

Мисс Марта в изнеможении прислонилась к полкам и положила руку на свой шелковый, синий в крапинках лиф. Молодой человек схватил своего товарища за ворот.

— Ну, идем! — сказал он сердито: вы уже достаточно наговорили ей.

Он вытащил рассерженного художника за дверь на тротуар и затем вернулся.

— Я думаю, мадам, что я должен об'яснить вам, что тут произошло, сказал он. Вот, собственно говоря, из-за чего весь этот шум. Это Блюмбергер! Он инженер-архитектор. Я служу с ним в одной конторе. Он вот уж три месяца, как усерднейшим образом работает над планом нового здания ратуши. Был об'явлен конкурс на премию. Вчера он закончил обведение чертежа тушью. Надо вам знать, что чертежник всегда сначала вычерчивает в карандаше, а потом, когда работа готова, он стирает карандаш крошками черствого хлеба. Это — гораздо лучше резины. Блюмбергер все время покупал черствый хлеб у вас, — вы сами знаете это, мадам… И вот теперь, благодаря вам, весь его план никуда не годится, разве еще только на то, чтобы заворачивать в нем бутерброды в дорогу…

…Мисс Марта вернулась в заднюю комнату. Там она сняла шелковый, синий в крапинку лиф и надела старую кофту из коричневой саржи, которую обычно носила. А затем она выплеснула через окно в ведро с золой смесь из семян айвы с бурой.

Перевод Зин. Львовского.

М-р Кипплинг сказал: «Города полны гордыни и шлют друг другу вызов».

Именно так; Нью-Йорк был пуст.

Двести тысяч из его обитателей уехали на лето. Три миллиона восемьсот тысяч остались, чтобы присматривать за имуществом и платить по счетам отсутствующих. Эти двести тысяч — большие моты.

Нью-йоркец сидел в саду на крыше и втягивал усладу через соломинку. Его панама лежала на стуле. Июльская публика рассеялась между свободными столиками так свободно, как обыкновенно рассыпаются аутфильдеры при выходе на площадку чемпиона крикета. От времени до времени на эстраде выступали номера. С залива веял прохладный ветерок. Вокруг и в вышине — повсюду, за исключением сцены, — были звезды. Изредка мелькали лакеи, исчезая, как вспугнутые серны.

Предусмотрительным посетителям заказавшим прохладительные напитки с утра по телефону, теперь подавали их. Нью-йоркец замечал все недостатки своего комфорта, но довольство все же мягко светилось сквозь стекла его очков без оправы. Его семья уехала из города. Напитки были тепловаты. Балет страдал отсутствием и мелодии, и такта, но… семья его не вернется до сентября!