Генри Каттнер - Ярость (Сборник)

Тонкая струйка дыма поднималась в темнеющее небо на севере. И вновь испытал я непонятный страх, непреодолимое желание куда-нибудь скрыться. Почему ощущенья эти так долго преследуют меня? В чем причина? Ведь это был обычный дым костра, разведенного на болоте милях в пятидесяти от Чикаго, где мрачные суеверия давно уступили место конструкциям из стали и железобетона.

Да, я знал, что вижу обычный дым костра, и одновременно я знал, что это не так. Что-то подсказывало мне, откуда появился этот дым и кто стоял рядом с огнем, глядя в мою сторону сквозь редкие деревья.

Я отвернулся от окна. Окинул взглядом стены, свидетельствующие о причудах моего дяди-коллекционера- Опиумные трубки, искусно отделанные серебром, золотые шахматные фигурки из Индии, шпага…

В глубине моей души шевельнулись воспоминания, и, не помня себя от страха, я кинулся к стене, сорвал с нее шпагу и до боли в пальцах сжал эфес. И вновь, сам не знаю зачем, повернулся я к окну, глядя на далекую струйку дыма. Шпага не придала мне уверенности, скорее наоборот… ведь это была не та шпага.

— Спокойно, Эд, — услышал я позади себя голос дядюшки. — Что стряслось? Ты — словно бешеный.

— Не та шпага, — словно со стороны услышал я собственный беспомощный голос. Затем туман в моей голове рассеялся, и я заморгал, не понимая, что со мной происходит. Голос мой тем временем продолжал говорить. — Не та шпага. Другая находится в Камбодже. Она — один из трех талисманов Повелителя Огня и Повелителя Воды. Три великих талисмана существуют на свете: плод куи, который собирают в период ливней и который всегда остается свежим, цветы раттана, никогда не увядающие, и шпага Ян, дух-хранитель.

Дядюшка прищурился, выпустив из трубки очередное облако дыма, и покачал головой.

— Ты изменился, Эд, — мягко сказал он. — Сильно изменился. Наверное, это война виновата. И к тому же ты долго болел. Раньше у тебя были другие интересы. Напрасно ты все время пропадаешь в библиотеках. Я надеялся, что хоть в отпуске ты немного отвлечешься. Отдых…

— Мне не нужен отдых! — яростно вскричал я. — Полтора года отдыхал я на Суматре, в маленькой вонючей деревушке, затерянной в джунглях. Ничего не делал, только ждал, ждал, ждал…

Я видел эту деревушку перед своими глазами, чувствовал смрадный запах. Я лежал в небольшой хижине, объявленной табу, и тело мое трясла лихорадка.

Мысленно перенесся я на восемнадцать месяцев назад и вспомнил тот последний час, в течение которого меня можно было считать обычным человеком. Вторая мировая война заканчивалась, я летел над джунглями Суматры. Может быть и нельзя говорить о солдате, как об обычном человеке, — ведь войну никак не назовешь нормальным явлением, — но по крайней мере я был мизерен в себе, знал свое место в жизни и не страдал провалами в памяти, которые мешали мне вспомнить нечто от меня ускользающее.

Итак, пролетая над Суматрой, я внезапно потерял сознание. До сих пор не знаю почему — ведь я был абсолютно здоров. Слепота и непонимание пришли ко мне неизвестно откуда, и очнулся я только после удара самолета о землю. Отделался я на удивление легко: ни одного перелома, лишь синяки да царапины.

Дружелюбные батаки вытащили меня из-под обломков, выходили, когда я, страдая от приступов безумной ярости, лежал в лихорадке. Эти простые люди спасли мне жизнь своими грубыми и достаточно эффективными методами лечения, но я часто думал, что тем самым они оказали мне плохую услугу. А их шаман с самого начала отнесся ко мне с недоверием.

Он что-то знал. Потея от нервного напряжения, которое в ту минуту казалось мне странным, шаман произносил заклинания, потрясая причудливыми амулетами, перебирал завязанную узлами веревку, шептал над горстью риса. Я помню уродливо разрисованную маску, нависающую надо вшой в полутьме, странные движения властных рук…

— Вернись, о Душа, где бы ты ни таилась: в лесах ли, в горах ли, а может, у реки. Смотри, вызываю тебя я, тоэмба брас, яйцом священной птицы леоэ- лиджа, одиннадцатью целебными листьями…