Андре Савиньон: Я приду плюнуть на ваши могилы...

Помолчав с минуту, Менгам посмотрел на разложенную перед ним бумагу и заговорил уже серьезно:

— Нужно твердо убедиться, насколько все это верно… Я не люблю валять дурака в таких историях… Что из себя представляет этот Дрэф?

Крестный ответил:

— Нужно съездить в Порсал и посмотреть.

— Нужно, — подтвердил Менгам. — Тогда мы узнаем, насколько совпадает то, что он говорил, с тем, что мы видели… Но, конечно, это рискованная штука и я еще не знаю, стоит ли игра свеч… Кто он такой, этот Дрэф?

Корсен заметил:

— Он слишком красноречив для простого рыбака… На меня он произвел впечатление сумасшедшего… — И добавил, понизив голос: — Во всяком случае, интересно проверить, неужели мы на самом деле напали на один и тот же след? По-моему, речь идет об очень-очень старом пароходе, а не о… Но, так или иначе, нужно держать язык за зубами.

Менгам усмехнулся, молча сложил бумагу и запер ее в портфель… Но он не утерпел, чтобы еще раз не напомнить своим сообщникам:

— Смотрите, не вздумайте меня предать!..

Корсен и Прижан снова запротестовали… Через четверть часа все они опять сошли на берег, оставив дверь каюты полуоткрытой.

Я продолжал лежать на койке Прижана… Свет луны падал на ступени лестницы, которая вела в каюту. Ступеньки вдруг скрипнули, послышалось шлепанье босых ног, и в дверь каюты просунулась голова Луарна.

Я мгновенно закрыл глаза, замирая от страха. Я был уверен, что стоит мне только пошевельнуться, и он свернет мне голову, как цыпленку… В каюту Менгама он, очевидно, решил спуститься только потому, что был убежден в отсутствии всех ее обитателей…

Он нагнулся надо мной, обманутый моими закрытыми глазами и полной неподвижностью, принялся обшаривать каюту.

В моем мозгу стучала тревожная мысль: «Письмо! Хорошо ли убрал Менгам то таинственное письмо, за которым, несомненно, охотится эта «лисья морда». А что, если Менгам забыл свой портфель в каюте? Если драгоценный документ пропадет?»

Луарн обшарил два чемодана, сбросил на пол матрацы с коек, выдвинул ящик стола.

Я прислушивался… Судя по его нетерпеливым движениям и по злобному бормотанию, было видно, что он не может найти то, что ищет. Но вот он вздохнул с облегчением. Я отважился открыть глаза.

Он читал какую-то бумажку, взятую со стола, и, прочтя, в бешенстве швырнул на пол.

— Ничего! — прорычал он и выскочил из каюты.

Я дал ему уйти и подобрал брошенную бумажку. Там было нацарапано несколько ничего не значащих слов — обрывок какого-то счета.

Почему я умолчал о ночном визите Луарна? Почему не признался Менгаму? Почему?

Потому что я боялся.

Боялся и Менгама, который не очень-то охотно выслушивал подобного рода признания, и Луарна, который в любой момент мог жестоко отомстить мне. Кроме того, я уже усвоил себе основное правило, которое мне привили: «молчать»!

И я предпочел молчать, хотя и стыдился этого. Но наблюдения свои я продолжал и на море, и на суше.

Однажды, побродив по острову и уже направляясь к пристани, огни которой весело сверкали впереди, я встретил слепого старика. На нем был костюм матроса, подчеркивающий худобу и стройность его еще молодой фигуры. Но глаза его потухли и были покрыты двумя бельмами. Он шел по набережной, откинув голову назад и постукивая палкой, которой он ощупывал дорогу перед собой. Взглянув на него, я подумал, что, вероятно, он живет на свете один-одинешенек и у него нет ни жены, ни детей, ни братьев — никого.

Иначе он не бродил бы по острову, как слепой заблудившийся пес.

Я встречал его не раз и не два. Почти каждый день сталкивались мы с ним то на набережной, то в порту, то на глухих пустынных улицах, упиравшихся в пустыри, за которыми извивались узенькие тропинки, спускавшиеся между скал к морю.

Жители Уэссана привыкли к слепому и удивлялись только, что он никогда не просит милостыни и не заходит ни в один кабачок, как это часто делают слепые нищие, зная, что в кабачке всегда найдется добрая душа, которая накормит и напоит их.

Кто-то сказал мне однажды, что этот слепой не в своем уме. Он помешался на мысли найти золото на дне моря…

Услышав это, я невольно вздрогнул. Что это за проклятое золотое дно, которое сводит людей с ума и делает из них каких-то мрачных, свирепых волков, лязгающих зубами и подымающих шерсть дыбом, едва только они почуют подле себя еще чей-то живой дух!

Чаще всего слепой бродил по тропинке между скалами, откуда открывался широкий вид на море.