Михаил Булгаков - Том 4. Белая гвардия, Дни Турбиных

Мышлаевский. Здравствуй, Ларион.

Лариосик. Вот, какие ужасные происшествия. Ай-яй-яй…

Мышлаевский. Да уж, происшествия первого сорта.

Елена. Господи, на кого вы похожи. Идите к огню. Я вам сейчас самовар поставлю.

Шервинский (от камина) . Помочь вам, Лена?

Елена. Не надо, сидите. (Убегает.)

Мышлаевский. Здоровеньки булы, пан личный адъютант. Чему ж це вы без аксельбантиев. «Поезжайте, господа офицеры, на Украину и формируйте ваши части» и прослезился. За ноги вашу мамашу!

Шервинский. Что означает этот балаганный тон?

Мышлаевский. Балаган получился, оттого и тон балаганный. Ты ж служил у государя императора и за здоровье светлости пил. Кстати, где эта светлость в настоящее время?

Шервинский. Зачем тебе?

Мышлаевский. А вот зачем: если бы мне попалась сейчас эта самая светлость, взял бы я ее за ноги и хлопал бы головой об мостовую до тех пор, пока не почувствовал бы полного удовлетворения. А вашу штабную ораву в уборной следует утопить.

Шервинский. Господин Мышлаевский, прошу не забываться.

Лариосик. Зачем же ссориться?

Студзинский. Сию минуту, как старший, прошу прекратить этот разговор. Совершенно нелепо и ни к чему не ведет. Чего ты в самом деле пристал к человеку? Поручик, успокойтесь.

Шервинский. Поведение капитана Мышлаевского в последнее время нестерпимо.

Лариосик. Господи, зачем же…

Шервинский. И, главное, хамство. Я, что ли, виноват в катастрофе? Напротив, я вас всех предупредил. Если бы не я, еще вопрос, сидел бы он сейчас здесь живой, или нет.

Студзинский. Совершенно верно, поручик. И мы вам очень признательны. Извинись, ты не имеешь никакого права.

Мышлаевский. Ну, ладно, брось, Леонид. Я погорячился. Ведь такая обида.

Шервинский. Довольно странно.

Студзинский. Бросьте, совсем не до этого. (Садится к огню.)

Мышлаевский (после паузы) . Где Алеша с Николкой, в самом деле?

Студзинский. Я сам беспокоюсь. (Пауза.)

Мышлаевский. Что ж, он, стало быть, при тебе ходу дал?

Шервинский. При мне. Я был до последней минуты.

Мышлаевский. Замечательное зрелище. Клянусь Богом. Дорого бы я дал, чтобы присутствовать при этом. Что ж ты не пришиб его, как собаку?

Шервинский. Спасибо. Ты бы пришел и сам его пришиб.

Мышлаевский. Пришиб бы, будь спокоен. Что ж тебе, по крайней мере, сказал на прощание?

Шервинский. Что же сказал? Обнял, поблагодарил за верную службу.

Мышлаевский. И прослезился.

Шервинский. Да, прослезился.

Лариосик. Прослезился. Скажите, пожалуйста.

Мышлаевский. Уж не подарил ли чего-нибудь на прощанье? Например, золотой портсигар с монограммой?

Шервинский. Да, подарил портсигар.

Мышлаевский. Вишь, черт! Ты меня извини, Леонид. Боюсь, что ты опять рассердишься. Человек ты в сущности не плохой, но есть у тебя странности.

Шервинский. Что ты хочешь этим сказать?

Мышлаевский. Да как бы выразиться. Тебе бы писателем быть… Фантазия у тебя богатая… Прослезился… Не хочется тебя затруднять… Ну, а если бы я сказал: покажи портсигар.

Шервинскиймолча показывает портсигар.

Студзинский. Ах, черт возьми!

Мышлаевский. Убил. Действительно, монограмма. (В окно передней бросили снегом.)

Мышлаевский. Сию минуту, при вас, господа, прошу у него извинения.

Лариосик. Я в жизни не видал такой красоты. Ого, целый фунт, вероятно, весит.

Шервинский. Восемьдесят четыре золотника. (В окно бросили снегом.) Постойте, господа. (Встают.)

Мышлаевский. Не люблю фокусов. Почему не через дверь? И где Алешка? (Вынимает револьвер.)

Студзинский. Черт возьми… А тут это барахло. (Схватывает амуницию, бросает под диван.)

Шервинский. Господа, вы поосторожнее с револьверами! Лучше выбросить. (Прячет портсигар за портьеру. Все идут к окну, осторожно выглядывают.)

Студзинский. Ах, я себе простить не могу…

Мышлаевский. Что за дьявольщина…

Лариосик. Ах, Боже мой… (Кинулся известить Елену.) Елена…

Мышлаевский. Куда ты, черт. С ума сошел… Да разве можно… (Зажал ему рот.)