Витольд Гомбрович - Порнография

Нетрудно догадаться, что Вацлав не выдержал, — они снова раздразнили его каким-нибудь незаметным взглядом и прикосновением… эти детские их провокации! Фридерик внезапно спросил:

— Кароль ничего тебе не говорил?

— Что?

— Что сегодня ночью… Семиана…

Он сделал забавный жест рукой, будто перерезал горло, — это было бы забавным, если бы его забавы не были так серьезны. Фридерик забавлялся всерьез. Сел. Она ничего не знала, нет, Кароль ничего не говорил. Фридерик в нескольких словах рассказал ей о намеченной «ликвидации» и о том, что сделать это должен Кароль. Он говорил так, будто речь шла о совершенно обычном деле. Они (ведь и Кароль тоже) слушали — как бы это сказать — не оказывая сопротивления. Они не могли слушать иначе, так как должны были нам понравиться, и это затормаживало их реакцию. Только и всего-то, что, когда он закончил, она не отозвалась — он тоже, — и с их стороны нам ответило молчание. Не совсем понятно было, что оно значит. Но (юноша) там, у буфета, застыл, и она замерла.

Фридерик объяснил:

— Основная сложность в том, что Семиан ночью может не отпереть дверь. Испугается. Вы могли бы пойти вдвоем. Ты бы постучалась под каким-нибудь предлогом. Тебе он откроет, ты отскочишь, а Кароль впрыгнет… так, пожалуй, проще всего… Как вы считаете?

Он предлагал это без особого нажима, «так, про себя», что, впрочем, было оправданно — ведь сам замысел был довольно сомнительным, не существовало никаких гарантий, что Семиан вот так, сразу, откроет ей двери, и он почти не скрывал истинного смысла своего предложения: втянуть в это дело Геню, чтобы они вдвоем… Он организовывал это, будто сцену на острове. Меня ошеломил не столько замысел, сколько способ его воплощения — ведь он предложил это неожиданно, как бы мимоходом и используя момент, когда они особенно склонны к благожелательному отношению к нам, к союзу с нами, даже к обольщению нас — вдвоем, вдвоем! Таким образом, было очевидно, что Фридерик рассчитывал на «добрую волю» этой пары — мол, они согласятся без сопротивления, лишь бы он был доволен, — снова он рассчитывал на «легкость», на ту самую легкость, которая уже обнаружилась в Кароле. Он просто хотел, чтобы они «вместе» растоптали этого червяка… Но теперь эротический, чувственный, любострастный смысл его предложения почти невозможно было скрыть — слишком явный! И на мгновение мне показалось, что сейчас перед нами столкнулись два аспекта этого дела: ведь, с одной стороны, предложение было довольно страшным — речь шла о том, чтобы и девушку впутать в грех, в убийство, но, с другой стороны, предложение было «упоительным и опьяняющим» — речь шла о том, чтобы они «вместе»…

Что пересилит? Этот вопрос успел промелькнуть в моей голове, так как сразу они не ответили. Одновременно я со всей ясностью понял по их позе и манере, что они все еще холодны, равнодушны, не расположены друг к другу — но, несмотря на это, их настолько объединял тот факт, что они нас восхищают и что мы ждем от них утоления, что это принуждало их к податливости. Они уже не могли сопротивляться красоте, которую мы в них обнажали. А эта податливость, в сущности, удовлетворяла их — ведь они затем и существовали, чтобы уступать. Это опять был один из тех поступков: «направленных на себя», так характерных для юности, поступков, которыми юность утверждается и которыми одурманивается до такой степени, что почти исчезает объективный, внешний смысл самих поступков. Не Семиан и не его смерть были для них важны — лишь они сами. (Девушка) ограничилась коротким ответом:

— Почему бы и нет? Можно сделать.

Кароль вдруг засмеялся довольно глуповато.

— Если удастся, то сделаем, а не удастся, то не сделаем.

Я почувствовал, что ему необходима глупость.

— Ну, хорошо. Ты постучишь, а потом отскочишь, тут я ему и всажу. Можно сделать, только неизвестно, откроет или нет.

Она засмеялась:

— Не бойся, если я постучу, откроет.

Она тоже выглядела довольно глуповато.

— Это, конечно, между нами, — сказал Фридерик.

— Можете быть спокойны!

На этом разговор закончился — такие разговоры нельзя затягивать. Я вышел на веранду, оттуда в сад, хотел немного отдохнуть — слишком стремительно все закрутилось. Свет тускнел. Цвета утратили стеклистый ореол блеска, зелень и багрянец уже не резали глаз — тенистый отдых красок перед ночью. Что ночь готовит? Итак… втаптывание червяка — но этим червяком был не Вацлав, а Семиан. Я не совсем был уверен, что все это четко определилось, меня то обжигало и согревало темное пламя, то я вновь падал духом, одолеваемый сомнениями и почти отчаянием, ведь это слишком фантастично, слишком надуманно и недостаточно реалистично — это было какой-то игрой, да, с нашей стороны это была действительно «игра с огнем». Оказавшись в одиночестве, среди кустов, я окончательно потерял нить… Тут я увидел, что ко мне направляется Вацлав.