Арчибальд Кронин - Древо Иуды

После долгой паузы дверь открыл сам священник, маленький, болезненный человечек на чрезвычайно коротеньких ножках и с непропорционально большой головой, увенчанной густой седой шевелюрой. Старый черный костюм и потрепанный край пасторского воротничка придавали ему унылый вид, который только усиливало выражение лица. Судя по карандашу в одной руке и исчерканной рукописи в другой, он готовил проповедь, а ему помешали, но держался он вполне вежливо.

— Чем могу помочь, сэр?

— Простите за беспокойство, но я разыскиваю даму по фамилии Эрхарт. — На этот раз новое имя далось ему легче: поначалу он испытывал боль, думая о ней иначе, чем о Мэри Дуглас. — Насколько я знаю, она живет в вашем приходе.

— А, вы, наверное, имеете в виду нашу превосходную медсестру. — Человечек оживился, проявляя готовность помочь. — Она живет над благотворительным центром, который вы только что проехали. Она очень занятая молодая дама, и если ее нет дома, значит, она будет в медпункте с пяти до шести.

— Очень вам признателен, — сказал Мори, удовлетворившись таким ответом. — Вы, очевидно, говорите о дочери моей подруги. Полагаю, ее мать проживает вместе с ней?

— Ее мать? — Священник умолк, внимательно разглядывая незнакомца. — Вы раньше не бывали в наших краях?

— Я был в отъезде много лет.

— Тогда вы не представляете, насколько тяжело она болела.

— Болела?

Священник утвердительно кивнул.

— К сожалению, я должен подготовить вас к печальной новости. Я похоронил мать Кэти на нашем церковном кладбище всего девять месяцев тому назад.

Слова, произнесенные с профессиональным сочувствием, подтвердил церковный колокол, который, словно на похоронах, ударил именно в эту секунду, отбивая время, и надтреснуто зазвенел. Ошибки быть не могло… Конец его поискам, конец всему. Не только разочарование, а настоящее потрясение, должно быть, отразилось на лице Мори, болезненный шок, заставивший кровь отхлынуть от сердца, а его самого привалиться к дверному косяку.

— Зайдите, почтеннейший… присядьте на минуту. Прямо здесь, в вестибюле. — Взяв Мори за руку, священник подвел его к стулу в передней. — Я вижу, новость на вас сильно подействовала.

— Я очень надеялся на встречу с ней, — вздохнул Мори. — Это мой самый дорогой друг.

— И поистине достойная женщина, почтеннейший, среди избранных моей паствы. Не предавайтесь горю, вы встретитесь с ней в будущем.

Обещание будущего не произвело должного эффекта на сраженного вестью незнакомца. Ее больше нет, она ушла, унеся с собой в могилу воспоминания о его неверности. До самого конца он оставался для нее незаживающей раной. И теперь он не сможет искупить вину, не сможет избавиться от ненавистного комплекса — постоянной угрозы его душевному покою, а должен и впредь нести бремя вины. Сломленный горем, разочарованием и нахлынувшей жалостью к самому себе, он услышал, как пастор тараторил, восхваляя покойную.

— И ее дочь, — продолжал он, — живет по тем же высоким принципам, весьма преданная своему делу девушка. Ну а теперь, если вы чуть успокоились, моя жена могла бы предложить вам чашку чаю.

Мори выпрямился и, хотя полностью своими чувствами пока не владел, отклонил предложение — на это здравомыслия у него хватило.

— Спасибо, не стоит беспокоиться.

— В таком случае я уверен, вы хотели бы навестить могилу. Я вас провожу.

Они прошли на кладбище позади церкви. Ему была показана могила с простым кельтским крестом, и священник после короткой паузы, выбирая между сочувствием и любопытством, сказал:

— Полагаю, вы исповедуете нашу веру. Если так, надеюсь, мы увидим вас на воскресной службе. Слово — великий целитель. Вы остановились где-то поблизости?

— В «Прибрежной», — пробормотал Мори.

— Превосходная гостиница! Мисс Кармайкл, хозяйка, — наш хороший друг. — Убедившись таким образом в благонадежности незнакомца, священник представился с почти жалкой готовностью услужить: — Меня зовут Фодерингей — Мэтью Нокс Фодерингей, бакалавр искусств, к вашим услугам, сэр, если они понадобятся. — Поклонившись, он тактично удалился.

Оставшись в одиночестве, Мори продолжал смотреть на зеленый дерн, длинный прямоугольник которого на отожженном, но все еще слегка приподнятом торфе представлял собой печальные, полные смысла очертания. Там лежало то сладостное тело, которое он ласкал в юности. Именно сладостной и юной он теперь ее представлял — как в тот день на пустоши, когда жаворонок пел над вереском и ручеек журчал, перекатываясь по камушкам русла. Он увидел ее ясно, свежую и сияющую, с ладной фигуркой, рыже-каштановыми волосами и темными глазами, и молодость, живая молодость билась в каждой ее жилке. Не в силах больше выдержать этого, он облокотился о гранитный памятник и прикрыл защипавшие веки.