Рабиндранат Тагор - Стихотворения. Рассказы. Гора

Все то, о чем душа моя мечтала,
Безжалостная буря разметала.
Пускай навек останусь одинок —
Рукой судьбы мне послана награда:
Два-три цветка всего. Им сердце радо,
Но мало их, чтобы сплести венок.

Деодар, раздается твой голос в тиши,
Мантрой жизни звучит он в безмолвье души.
Эта жизнь в продолжение тысяч веков
Не могла сокрушить каменистых оков,
Где-то в мертвой твердыне таилась.
В час, когда твоя жизнь зародилась,
Торжество покоренного ею огня
Приоткрыло страницу грядущего дня —
Столкновений и войн бесконечный черед,
Повседневную битву житейских забот.
Разгорается страстный огонь бытия,
И в груди извивается, будто змея,
Этот жгучий язык разгоранья —
Истерзавшие душу желанья.
Неподвижен зеленый твой лик;
И в покое своем ты велик.
Что за роль ты играешь в театре времен?
Кровью сердца живого внесен
В величайшее действо твой образ нетленный.
Жизнь и смерть — лицедеи на сцене вселенной,
И бесстрашье в дороге, лишающей сил.

Кто мог знать, что без устали ты возносил
Стяг, отважно стремящийся в бой,
Стяг, одетый красивой и нежной листвой?
Кто мог знать, что впервые звучанью тех слов,
За рожденье которых отдать я готов
Жизнь свою, добывая их день изо дня, —
В ветре прошлых веков научил ты меня,
Одаряя безмолвною мантрою их,
Что таится в шуршании веток твоих?
Ты — владыка в короне зеленой,
И к тебе обращаю поклоны.

Небо сегодня так ясно и сине.
Утро, как чампак в цвету, золотисто.
В этом, быть может, последнем ашшине
Сердце овеяно радостью чистой.
В ветре трепещутся, плещутся листья.
Грустно вздыхает цветок облетелый.
В роще жасминовой — все голосистей —
Птицы поют, отвлекая от дела.
В пору такую осеннюю в сказке
Юный царевич уходит из дома.
Он отправляется, чуждый опаски,
В путь неизведанный, в путь незнакомый.
Передо мною мелькают виденья
Мира, где небыль мешается с былью.
Дали бескрайние светом и тенью
Полный смятенья мой дух затопили.
И говорю я: «О друг мой желанный!
В путь отправляюсь, печалью объятый.
Переплыву я моря-океаны,
Клад отыщу в стороне тридевятой».
Вот и весна, отодвинув засовы,
В двери вошла — и ушла неприметно.
Пусто в жилище моем — и на зовы
Лишь откликается бокул приветно.
С ясного неба, сияньем одеты,
Мысли нисходят — лазурной тропою.
«Друг мой, навеки потерянный, где ты?
Час наступил — я иду за тобою».

Неприкасаемые… Не дозволено им и молиться, —
Священнослужитель у дверей — таких не допустит
В дом божества.
Бога ищет везде и повсюду находит их светлая,
Простодушная вера:
За оградами сел,
В звездах небесных,
В лесу, на цветущей прогалине,
В глубокой печали
Встреч и разлук, всех любимых и любящих…
Не для отверженных общенье с божественным,
Установленное, обусловленное,
В четырех стенах, за наглухо замкнутой дверью.
Не раз бывал я свидетелем
Молений их одиноких
При восходящем солнце,
Над водами Падмы, готовой размыть не колеблясь
Древние камни святилища.
Видел: с виной бредут они, вослед за своим напевом,
Ищут братьев по духу на пустынных путях.

Я — поэт, я — их касты.
Я — отверженный, мантры — не для меня.
Тому, что несу божеству моему,
Вход запретен в его тюрьму.
Вот вышел из храма служитель бога,
Ухмыляется мне:
«Бога увидел?»
А я в ответ: «Нет…»
Удивляется: «Или не знаешь дороги?»
«Нет…»
«И ни к какой не причастен касте?»
«Нет…»

Годы прошли.
И вот размышляю:
«В кого же я верую?
Молюсь — кому?…»

В того, быть может, чье имя
Слышал в сторонних устах,
Вычитывал в книгах священных,
Разноязычных и разноплеменных?
Оправдать свой выбор упорствовал
Святыми молитвами, —
Но жизнью не смог оправдать.
Я — отверженный, я мантр не шепчу.
Мантра моя от замкнутой двери святилища
К земному ушла окоему,
За любые ограды,
К звездам небесным,
В лес, к цветущим прогалинам,
По терниям скорбной дороги
Встреч и разлук, всех любимых и любящих.
Был я ребенком, когда впервые
Затрепетала грудь
Мантрой земли в ее первом цветенье,
Мантрой, полною света.
В саду
Взорам явилась моим кокосовых пальм бахрома,
Когда я сидел одиноко
На стене развалившейся, мхом приодетой.
Излилась, горяча, из предвечного жизни ключа
Света струя, крови моей
Даровала биенье божественной тайны,
Чуть внятная шевельнулась память
О сроках, отошедших в неведомое.
То было мерцание существа моего, еще не обретшего плоти,
Растворенного в жаре прадревнего солнца.
На осеннее жнивье любуясь,
В круговращении собственной крови
Я улавливал света бесшумную поступь, —
Задолго до дня воплощения
Следовал он за мной.
Изумленно ширилась мысль в беспредельном потоке,
Сознавая,
Что ныне в свете творенья,
В том самом свете я пробужден,
Где лет и веков миллиарды
Дремала мне предстоящая жизнь.
Каждодневно моленье само собой завершалось
В радости бодрствованья моего.
Я — отверженный, мантр не шепчу,
Не знаю, к кому несется, куда
Молитва моя, от святых обрядов отрекшаяся.