– Какой там. Я бы даже не додумался.
– Что в тебе, безусловно, нравится, это умение судить объективно, в том числе, когда дело касается собственной персоны. Обычно у записавшихся в мыслители или философы именно с этим беда: весь мир для них – открытая книга, с мужицкой грубостью режут в лицо правду-матку, но лишь только дойдет до себя – умеренность и трезвость суждений поминай как звали. В этом смысле мне больше всего нравится Вольтер: полвека с лишним вбивал в просвещённые башки атеизм, а умер, причастившись, в лоне святой церкви. Ну разве не прелесть. И ведь абсолютно у всех так, исключений пока что история не знала. Ты тоже, думаю, если нащупаешь что, быстро начнёшь судить легко и свысока, рассуждать с апломбом или, там, проповедовать воздержание чуть только не с рождения, деликатно опуская историю становления непосредственно личности автора. Вот я тогда посмеюсь. Да не над тобой, не кривись, над тем дурачьём, что тебе в рот заглядывать станет. А что станут – это как пить дать. На фоне повсеместной серости всякая мысль достойна восхищения. Да и потом, лучше найти красоту в уродстве, чем любить навязанные образы. Пусть обезумевший дурак, но всё же не слащавый выпестованный поп с мыльной харей и похотливо бегающими глазками.
– Нельзя всю жизнь от чего-то бегать, – Андрей выпил залпом остатки бокала и, мотнув зачем-то головой, продолжил. – Некоторые вещи нужно просто принять. Церковь продажна, власть развращает, три и более года службы в системе МВД вообще приводят к необратимым изменениям в части восприятия действительности. Плавая в море запросто можно утонуть или сделаться обедом более крупного хищника, а женщины… Всё глупое, ненужное, лишнее в организме самца порождается женщиной. Но оно же и делает его мужчиной. Конечно, мечту на бабу не меняют. Но где ты видел такую мечту. Есть, знаешь, в тебе некоторая латентная эпатажность: всё же имеется, но тщательно маскируется – прежде всего от себя. Воля и характер – это не левая и правая рука, с ними не рождаются, и, кстати, их также не приобретают в результате многотрудной хирургической операции, они не более чем конкретные решения, ответ каждого на вызов или просто дилемму. И тут кому что ближе или, к примеру, кому чего больше хочется. Возможность отказаться от сиюминутного удовольствия во имя будущего, часто призрачного или вообще эфемерного понятия вроде чувства собственного достоинства, желание победить, а не сдаться, ведь проигрывать всегда легче, а то и вовсе приятнее.
– Смотрю я, пить тебе более чем полезно, – Николай улыбался искренне, радуясь возможности в кои-то веки действительно выслушать чью-то точку зрения, а не снисходительно промолчать, зная, что при желании не оставил бы от неё камня на камне. Быть может, подобная же мотивация двигала им всё время, когда в череде сменяющихся подруг он искал ту, мнением или хотя бы обществом которой смог бы по-настоящему дорожить. Извечная глупая фантазия повзрослевших детей. «Все вы мальчики, только игрушки другие», – сказала ему не в меру проницательная эпизодическая героиня какой-то давней азиатской попойки, исчезнувшая и стёртая из памяти, но оставившая там неизгладимый след в виде одной неглупой фразы. Он бы переспал тогда с ней из одной лишь благодарности за столь несвойственную её породе мудрость, да она, помнится, уже выбрала более достойного кавалера, в меру искреннего открытого жизнелюба, не поленившегося спустя несколько месяцев прилететь к ней на другой конец мира всего-то по случаю дня рождения. И хотя союз их наверняка не состоялся, ему отчего-то запомнился отблеск простого искреннего чувства, согревающим пламенем горевший в их наивно-счастливых глазах. Так и в Андрее он видел прежде всего решительность и бескомпромиссность юности, не в виде следствия недостатка прожитых лет, но как состояние души, неподвластной жестокой механике возраста. Будто и впрямь тот плевать хотел на физиологию, утверждая торжество подросткового максимализма вопреки тяжеловесным реалиям окружающего безликого пространства, хотел дышать там, где полагалось совершать лишь аккуратные сокращения лёгких, верить в мире, поклоняющемуся безверию, жить без оглядки, когда давно и научно доказано преимущество осмысленного неспешного существования. Молодость Андрея жила будущим, когда исполнение целей и мечтаний легко отложить на мифическое завтра, в то время как зрелость Николая – обветшалым настоящим, поскольку завтра могло уже и не наступить, а внушавшей ужас старости и вовсе не остаётся ничего, кроме как существовать прошлым, ведь будущего гарантировано не будет. Это страшно, наверное, жить одним днём и не знать, настанет ли следующий. Найти себя в этой непрекращающейся борьбе за каждый новый вздох кажется на пороге зрелости подвигом, однако все так или иначе совершают оный по одной простой и очевидной причине, имя которой – неизбежность. Смерть, постепенное угасание, болезни и страдания в таком случае являются лишь рутиной, хотя бы по степени лишений и силе переживаний они в разы превышали самые смелые решения молодых собратьев, потому что у них есть выбор – струсить и убежать или рискнуть и победить, а у зрелости уже нет. Выбор и составляет основу подвига, без него и Ахиллес – лишь могущественный полубог, резвящийся среди бессильных смертных. Вообще греческая мифология в своем роде уникальная именно вследствие размытости грани между богами и людьми. И те, и другие уязвимы и даже смертны, ведь смог же Зевс отправить каннибала-папашу в совершенно конкретное небытие, а Гера бесконечно страдать, лишившись единственной любимой дочери. Любимые Николаем древние эллины уважали себя гораздо более, нежели все их жадные до унижений потомки, так что даже повелители Олимпа не гнушались вступать с ними в самую что ни на есть сексуальную связь, а многочисленные полукровки затем не становились объектом презрения ни у тех, ни у других. Он раньше Андрея понял, что тот не станет подобострастно взирать на икону или даже сошедший с неё божественный образ. Так уж вышло, что не за этим сюда пришёл.
Читать дальше