Натаниель Готорн - Рассказы

Пройдя несколько шагов, старик остановился и медленно повернулся к толпе, открыв ей лицо, исполненное благородного величия и казавшееся еще более почтенным от белоснежной бороды, спускавшейся на грудь. Он сделал жест, одновременно ободряющий и предостерегающий, потом снова повернулся и продолжал свой путь.

— Кто этот благородный старец? — спрашивали молодые люди у отцов.

— Кто этот почтенный брат? — спрашивали старики друг у друга.

Но никто не мог на это ответить. Отцы народа, те, кому уже перевалило за восемьдесят, были в смущении, недоумевая, как могли они забыть лицо столь явно значительное, которое, без сомнения, знавали в прошлом, соратника Уинтропа и первых советников, одного из тех, что издавали законы, читали молитвы и вели народ в бои на дикарей. Их сыновья тоже должны были бы помнить его, таким же седым в их юношеские годы, какими сами они были теперь. А молодые! Как могло случиться, что в памяти их не сохранился образ этого седовласого патриарха, реликвии давно прошедших дней, чья благословляющая рука не раз, должно быть, ложилась в детстве на их непокрытые головы?

— Откуда он пришел? Чего он хочет? Кто он такой? — шептала изумленная толпа.

Меж тем почтенный незнакомец, опираясь на посох, продолжал свой одинокий путь. Когда марширующие солдаты были уже совсем близко и грохот барабана наполнил его уши, согбенный стан его выпрямился, бремя лет словно упало с его плеч, и он предстал перед толпой исполненным старческого, но не сломленного годами величия. Теперь он шел вперед военным шагом, в такт барабанной дроби. Так двигались они навстречу друг другу: с одной стороны одинокий старик, с другой — пышная процессия правителей под военным эскортом; и когда между ними осталось не более двадцати ярдов, старик схватил свой посох за середину и поднял его, точно жезл вождя.

— Остановитесь! — вскричал он.

Взгляд, лицо и повелительный жест, торжественное и в то же время грозное звучание голоса, созданного, чтобы устрашить врага на поле битвы или возноситься в молитве к небу, исполнены были неотразимой силы. По слову старца и движению его простертой руки дробь барабана смолкла, и ряды солдат замерли на месте. Восторженный трепет охватил толпу. Этот величавый лик, сочетавший в себе вождя и святого, эти седины, эти полускрытые вечерней мглой черты, эта старинная одежда могли принадлежать лишь какому-нибудь древнему поборнику правого дела, которого барабан притеснителя заставил встать из могилы. Народ разразился ликующими и благоговейными возгласами, веря, что час освобождения Новой Англии наступил.

Губернатор и его свита, столкнувшись со столь неожиданным препятствием, поспешили вперед, словно хотели пустить хрипящих и испуганных коней прямо на седовласого пришельца. Старик, однако, не отступил ни на шаг, но, обведя всадников строгим взглядом, остановил его на сэре Эдмунде Эндросе. Казалось, что именно ему, этому безвестному человеку, принадлежит здесь верховная власть и что для губернатора и советников с их военным эскортом, представляющих все могущество британской короны, нет иного выхода, нежели повиновение.

— Что нужно здесь этому старику? — гневно вскричал Эдуард Рэндолф. — К чему медлить, сэр Эдмунд! Прикажите солдатам идти вперед и предоставьте этой развалине тот же выбор, который вы предоставляете всем его соотечественникам, — отойти в сторону или быть раздавленным!

— Нет, нет! Окажем почтение доброму дедушке, — со смехом сказал Булливант. — Разве вы не видите, что это какая-то важная особа из круглоголовых, которая проспала последние тридцать лет и не знает о том, что времена изменились. Без сомнения, он собирается сразить нас воззванием от имени старого Нола.

— В уме ли ты, старик? — спросил сэр Эдмунд Эндрос громким и резким голосом. — Как смеешь ты останавливать губернатора, назначенного королем Иаковом?

— Случалось, что я останавливал и самого короля, — возразил старец строго и с достоинством. — Я потому здесь, губернатор, что вопли угнетенного народа достигли моей тайной обители, и господь, вняв моим смиренным мольбам, дал мне вновь явиться на землю ради защиты правого дела во славу его святых. Но кто тут говорит об Иакове? На троне Англии нет больше папистского тирана, и завтра в полдень имя его станет бранной кличкой в том самом городе, где в ваших устах оно было угрозой. Прочь, ты, что был губернатором, прочь! Наступает последняя ночь твоей власти. Завтра — тюрьма! Прочь, или я предреку тебе казнь!