Шолом-Алейхем - В маленьком мире маленьких людей

И еще есть у меня один зять, уже совсем простой, но работящий парень, то есть не ремесленник, упаси Боже, не портной, не сапожник, но и не из грамотеев.

Он — рыбник, рыбой торгует он; его отец торгует рыбой, его дед торговал рыбой, вся их семья только и знает — рыба, рыба и рыба!

Впрочем, они довольно-таки порядочные люди, честные, но простоватые.

Вы спросите: как попал ко мне такой зять? Конечно, и тут кроется своя история, как говорят: в реке попадается всякая рыба; таково уже, вероятно, счастье моей дочери, что ей суждено иметь такого мужа.

То есть упрекнуть мне его не в чем; дочь моя живет с ним счастливо, потому что по натуре он как раз человечишко хороший, алмаз чистой воды, привязан, слышите ли, ко всем нам всей душой. Все, что зарабатывает, отдает ей и, сколько может, поддерживает остальных моих зятьев и сыновей. Да что там говорить? — он почти только на нас и трудится и относится ко всем нам с большим уважением, потому что прекрасно знает, чувствует, понимаете ли, кто такой он и кто такие мы: он это он, а мы это мы! И так запросто, слышите ли, от этого не отмахнешься.

Чего греха таить — если иногда у нас собираются люди и мои дети заводят разговор по поводу какой-нибудь премудрости, про какой-нибудь закон из «Шулхан Орух» [8] Свод законов, предписаний и норм, регулирующий повседневный быт верующих евреев, составленный известным еврейским религиозным кодификатором Иосифом Каро (1488–1575). , или про мудреное место в Талмуде, или просто о каком-нибудь библейском изречении, — ему, бедняжке, приходится сидеть, набрав воды в рот, потому что для него все это, не про вас будь сказано, — темный лес!

Конечно же он должен гордиться тем, что у него такие свояки, и должен трудиться на них! Как по-вашему? Разве не так? А?

Теперь, когда вы уже немного знакомы с моей семейкой, вы сами понимаете, что у меня за веселье и какая радость у меня на душе, когда, к примеру, наступает праздник Пурим и все дети со всеми внуками, не сглазить бы, собираются к трапезе, усаживаются вокруг стола и я совершаю молитву над большим и затейливым праздничным калачом, который сдобрен шафраном и весь утыкан изюмом; за ним следует знаменитая наперченная и чуть-чуть подсахаренная рыба с хреном, далее — добрая длинная желтая лапша в бульоне, и все выпивают малость того самого пития, если Бог послал бутылку выморозков, настоящих бессарабских, а то — по чарке хорошей вишневки, если только имеется такая, в крайнем случае глоток простой водки — тоже дело. А потом все как запоют! Я затягиваю «Розу Иакова» и еще раз «Розу Иакова»! И опять-таки «Розу Иакова»! А дети как подхватят:

А маленькие сорванцы, внуки, подтягивают тоненькими голосками:

Да еще и пускаемся в пляс — кто мне тогда ровня? Что мне Бродский? Что мне Ротшильд? Я король, клянусь честью, король!

Я, слышите ли, не богач, но родительские радости отпущены мне, слава Богу, щедрее, чем самому большому богачу в Касриловке!

Как не радоваться галантерейщику Нояху: он, с Божьей помощью, просватал последнее свое дитятко — выдает замуж младшую дочь! За кого? Велика ли разница — за Боруха или за Зораха, за Файтла или за Трайтла? Просватал, свадьбу отгулял — и баста!

Но если вам показалось, что галантерейщик Ноях из тех отцов, что дочку сбыли и с глаз долой — из сердца вон, то вы заблуждаетесь!

Такого второго отца, как Ноях, вы во всем свете не сыщете.

Всю свою жизнь он отдал детям. Трудился в поте лица, надрывался днем на жаре, ночью — на стуже, таскался в дождь по колено в грязи, случалось и под телегами валяться, и в ледяной проруби бултыхаться, заработал воспаление легких и хронический кашель. Вы спросите, к чему так гробиться? А попробуйте-ка сами прокормить жену с детьми галантерейной лавчонкой в Касриловке!

Когда дети были еще крошечными, Ноях с головой окунулся в заботы о них: покормить, перепеленать, искупать — все, что надо.

Вы, конечно, спросите, где была их мать? Мать их, Зельда, торговала по большей части с окрестными хозяевами. Он торговал в городе, она — в окрестностях. Почему она, а не он? Она понимала их язык, могла разговаривать с хозяевами, хоть немного товара да пристроить.

С городом Зельда была не в ладах. Касриловских покупателей терпеть не могла — умники! Деревенские — те совсем другое дело. Деревенскому скажешь: «Як Бога кохам», он сразу верит, а касриловский еврей, антисемит, хоть землю перед ним ешь, скажет с улыбочкой: «И чего из кожи вон лезете? Я вам и без божбы верю».