Арчибальд Кронин - Цитадель

Но когда он вошел в комнату доктора, шторы там были опущены, и Эдвард лежал пластом на кровати с сильной головной болью. Лицо его было очень красно и сморщено от боли. Хотя он знаком попросил гостя присесть, Эндрью почувствовал, что было бы жестоко сейчас расстраивать больного новой неприятностью. Посидев несколько минут у кровати, он встал, собираясь уйти, и ограничился лишь следующим вопросом:

— Скажите, доктор Пейдж, что надо первым делом предпринять, когда имеются случая заразных болезней?

Пауза. Потом Пейдж, не открывая глаз и не двигаясь, ответил с таким видом, как будто уже от одного того, что он заговорил, его мигрень усилилась:

— В таких случаях всегда бывают затруднения. У нас нет даже и больницы, не говоря уже об изоляционных бараках. Если вы натолкнетесь на что-нибудь очень серьезное, позвоните Гриффитсу в Тониглен. Это в пятнадцати милях отсюда, ниже Блэнелли. Гриффитс — окружной врачебный инспектор.

Снова пауза, длиннее предыдущей.

— Но боюсь, что от этого мало будет пользы.

Утешенный такими сведениями, Эндрью помчался вниз, в переднюю, и позвонил в Тониглен. Стоя у телефона с трубкой у уха, он заметил Энни, служанку, смотревшую на него из-за двери кухни.

— Алло! Алло! Это доктор Гриффитс? — Он, наконец, добился соединения.

Мужской голос ответил очень сдержанно и осторожно:

— А кто его спрашивает?

— Говорит Мэнсон из Блэнелли, ассистент доктора Пейджа. — Голос Эндрью достиг высшей степени напряжения. — У меня здесь пять случаев тифа. Я прошу доктора Гриффитса немедленно приехать.

Откровеннейшая пауза и затем стремительный ответ монотонной заискивающей скороговоркой, сильным уэльским акцентом:

— Ужасно сожалею, доктор, ужасно сожалею, но доктор Гриффитс уехал в Суонси. По важному служебному делу.

— А когда он вернется? — крикнул Мэнсон во весь голос (телефон был в неисправности).

— Право, доктор, не могу сказать наверное.

— Но послушайте...

На другом конце провода что-то щелкнуло. Говоривший совершенно хладнокровно повесил трубку. Мэнсон в гневном, раздражении громко выругался:

— Ах, черт побери, я уверен, что это был сам Гриффитс!

Он позвонил снова, но его не соединяли. Он с упорной настойчивостью собирался звонить в третий раз, когда, обернувшись, увидел, что Энни вышла в переднюю и стоит, сложив на фартуке руки, спокойно и степенно глядя на него.

Это была женщина лет сорока пяти, очень опрятная, с серьезным и неизменно ясным выражением лица.

— Я нечаянно слышала ваш разговор, доктор, — сказала она. — Доктора Гриффитса никогда не застанете в Тониглене в этот час. Он чаще всего днем уезжает в Суонси играть в гольф.

Силясь проглотить клубок, подкатившийся к горлу, Мэнсон сердито возразил:

— Но мне кажется, что со мной говорил именно он.

— Возможно. — Энни слабо усмехнулась. — Я слыхала, что, когда он и не уезжает в Суонси, он отвечает, что уехал. — Она дружелюбно и спокойно посмотрела на Эндрью, затем повернулась к двери и заключила: — Я бы на вашем месте не стала терять время на разговор с ним.

Эндрью повесил трубку и с все возрастающим негодованием и тревогой, бормоча проклятия, вышел из дому и вторично обошел своих больных. Когда он воротился, пора было начинать вечерний прием. Полтора часа просидел он за перегородкой, в тесной каморке, изображавшей кабинет врача, осматривая больных, которыми была битком набита приемная, до тех пор, пока не запотели стены и в комнате можно было задохнуться от испарений, выделяемых мокрыми телами. Рудокопы с порезанными пальцами, с профессиональными болезнями глаз и коленных связок, с хроническим ревматизмом. Их жены и дети — кашляющие, простуженные, с каким-нибудь растяжением или вывихом, с всякими другими мелкими человеческими недугами. При иных обстоятельствах Эндрью эта работа доставила бы удовольствие, ему приятно было бы даже спокойно-оценивающее наблюдение за ним этих хмурых людей с землистыми лицами, перед которыми он чувствовал себя, как на экзамене. Но сегодня он был всецело поглощен более важным вопросом, и голова у него шла кругом от сыпавшегося на него града пустячных жалоб. И все время, пока он писал рецепты, выстукивал груди и давал советы, в нем зрело решение, которое он мысленно выражал следующими словами: «Это он меня надоумил. Я его ненавижу, да, он мне противен, этот высокомерный дьявол, но ничего не поделаешь, придется идти к нему».

В половине десятого, когда из амбулатории ушел последний пациент, Эндрью с решительным видом вышел из своей каморки.