Арчибальд Кронин - Цитадель

— Ну, оставим в покое науку, доктор. Теперь вы должны удовлетворить мое любопытство. Для чего вы сюда приехали?

Раздражение начинало все сильнее овладевать Эндрью. Он ответил мрачно:

— Я рассчитывал превратить Блэнелли в курорт! Что-то вроде курорта с минеральными водами, понимаете.

Денни снова захохотал. Этот смех оскорблял Эндрью, вызывал в нем желание ударить Денни.

— Остроумно, остроумно, мой милый доктор. Настоящий шотландский юмор, легкий, как паровой каток. К сожалению, не могу вам рекомендовать здешнюю воду вполне подходящую для курорта. Что же касается медиков, так в нашей долине, милый доктор, эти представители славной и поистине благородной профессии — просто сброд.

— И вы в том числе?

— Совершенно верно, — кивнул головой Денни.

Он молчал с минуту, поглядывая на Эндрью из-под рыжеватых бровей. Затем ироническое выражение исчезло с его некрасивого лица, сменившись прежней угрюмостью. Тон его был горек и серьезен:

— Слушайте, Мэнсон! Я полагаю, что Блэнелли для вас — только этап на пути к Харли-стрит. Но пока вы здесь, вам не мешает знать несколько вещей насчет этого местечка. Вы увидите, что оно не отвечает лучшим романтическим традициям. Здесь нет ни больниц, ни карет скорой помощи, ни рентгеновских лучей — ничего. Когда больному нужна операция, ее делают на кухонном столе, а потом моют руки в посудной. Санитарные условия ниже всякой критики. В сухое лето ребятишки мрут, как мухи, от детской холеры. Пейдж, ваш патрон, был чертовски опытный старый врач, но теперь он человек конченый, его сожрала Блодуэн и он уже никогда больше не сможет работать. Мой патрон, Николс, не врач, а просто жадная и скупая повитуха. Бремвел, Серебряный король, не знает ничего, кроме нескольких сентиментальных изречений да Соломоновой «Песни песней». Ну, а я... я в ожидании лучших времен пью запоем. Да, еще имеется Дженкинс, ваш безответный аптекарь, — он делает блестящие дела, торгуя на стороне свинцовыми пилюльками от женских болезней. Вот как будто и все. Ну, пойдем, Гоукинс! — кликнул он собаку и, тяжело ступая, пошел к двери. На пороге остановился и посмотрел сначала на бутылку на стойке, потом на Мэнсона. Голос его звучал вяло, совершенно безучастно, когда он сказал:

— Между прочим, я бы на вашем месте проверил, не брюшной ли это тиф у вашей больной на Глайдер-плейс. Бывают случаи не слишком типичные.

«Дзинь!»— звякнул опять колокольчику двери. И раньше чем Эндрью успел сказать что-нибудь, доктор Филипп Денни и Гоукинс скрылись в сыром мраке.

Не жесткий матрац, в котором шерсть сбилась комьями, мешал Эндрью спать в эту ночь, а все растущее беспокойство относительно больной на Глайдер-плейс.

Был ли это тиф? Прощальное замечание Денни вызвало в его уже встревоженной душе новую вереницу сомнений и дурных предчувствий. Боясь, что он упустил какой-нибудь важный симптом, он с трудом удерживался от того, чтобы встать и отправиться снова к больной в такой немыслимо ранний час. Беспокойно ворочаясь всю долгую бессонную ночь напролет, он дошел уже до того, что спрашивал себя, понимает ли он вообще хоть что-нибудь в медицине.

У Мэнсона была бурная натура, склонная к исключительной напряженности переживаний. Вероятно, он унаследовал ее от матери, уроженки горной Шотландии, которая на своей родине, в Аллапуле, в детстве наблюдала, как северное сияние мечется по седому небу. Отец Эндрью, Джон Мэнсон, мелкий файфширский фермер, был человек уравновешенный, степенный и трудолюбивый. Но хозяйничал он на своей земле не слишком удачно, и когда, в последний год мировой войны, он был убит на фронте, дела его остались в крайне запутанном и плачевном состоянии. Целый год Джесси Мэнсон усердно старалась сохранить ферму, завела молочное хозяйство и даже сама развозила в фургоне молоко, когда видела, что Эндрью слишком занят своими книгами, чтобы сделать это за нее. Но вскоре кашель, на который она в течение ряда лет не обращала никакого внимания, начал все сильнее мучить ее, и она неожиданно заболела чахоткой, от которой так часто гибнут тонкокожие, темноволосые жители гор.

В восемнадцать лет Эндрью оказался один на свете. Он учился тогда на первом курсе университета Ст.-Эндрью и получал стипендию — сорок фунтов в год, не имея, кроме нее, не единого гроша за душой. Спасал его «Гленовский фонд», это типично-шотландское учреждение, которое (употребляя наивную терминологию покойного сэра Эндрью Глена, его основателя) «приглашает достойных и нуждающихся студентов, получивших при крещении имя Эндрью, брать ссуды не свыше пятидесяти фунтов в год в течение пяти лет, при условии, если они готовы добросовестно погасить эти ссуды по окончании учения».