Арчибальд Кронин - Цитадель

А сейчас, сидя в ресторане отеля Брукса, он смотрел через стол на Эндрью с спокойным дружелюбием.

— Очень приятно, — сказал он, — очутиться в Англии. Мне нравится ваша страна. У нас летом не так прохладно, как здесь.

— Вы, вероятно, приехали читать лекции? — спросил Эндрью.

Стилмен усмехнулся.

— Нет. Я больше не читаю лекций. Не знаю, покажется ли это вам тщеславием, если я скажу, что результаты моей работы говорят сами за себя? Как бы там ни было, я приехал сюда не для лекций. Вышло так, что ваш мистер Кренстон, — я имею в виду Герберта Кренстона, который выпускает такие прелестные маленькие автомобили, — с год тому назад приехал ко мне в Америку. Он всю жизнь был мучеником астмы, и мне... нам в институте удалось его вылечить. С тех пор он все время приставал ко мне, чтобы я приехал в Англию и открыл здесь маленькую клинику, наподобие нашей портлендской. И полгода назад я дал согласие. Мы разработали план, и сейчас эта клиника — мы ее назвали «Бельвью» — уже почти закончена. Она — в Чилтернских горах, вблизи Хай-Викема. Я должен ее открыть, затем передам ее Морленду — одному из моих ассистентов. Откровенно говоря, я смотрю на это, как на эксперимент, очень многообещающий опыт применения моих методов в новых климатических условиях. Финансовая сторона меня не интересует.

Эндрью наклонился вперед.

— Все это очень интересно. Я бы хотел осмотреть вашу клинику.

— Вы приезжайте, когда у нас все будет готово. У нас будет проводиться радикальное лечение астмы. Этого хочет Кренстон. Кроме того, я сделал своей специальностью несколько форм первичного туберкулеза. Я говорю — несколько, — он улыбнулся, — видите ли, я не забываю, что я, в сущности, только биофизик, мало знакомый с дыхательной системой. Да, так насчет ранних форм туберкулеза. Это вам будет интересно. Я применяю новый метод пневмоторакса. Это подлинное достижение.

— Вы говорите о способе Эмиля-Вейля?

— Нет, нет. Мой гораздо лучше. — Лицо Стилмена просветлело. — Вы знаете, как неудобны аппараты с неподвижной бутылкой в тот момент, когда внутриплевральное давление уравновешивает давление жидкости и совершенно прекращается выход газа. Так вот, у нас в институте мы устроили камеру добавочного давления, — я вам ее покажу, когда вы приедете в Америку, — через которую мы можем вводить газ при определенном отрицательном давлении сразу же, с самого начала.

— Но как насчет прибавления газа? — спросил Эндрью быстро.

— Мы полностью устраняем риск. Вот слушайте. Это замечательно ловко придумано. Вводя маленький бромоформовый манометр у самой иглы, мы устраняем разрежение. Колебание в минус четырнадцать сантиметров дает только один кубический сантиметр газа у острия иглы. Наша игла имеет четырехходовое приспособление, которое действует лучше, чем зангмановское.

Эндрью был увлечен против воли.

— Вот оно что! Так вы хотите свести к нулю действие на плевру. Знаете, мистер Стилмен... мне странно, меня просто поражает, что все это исходит именно от вас. О, простите меня, я не так выразился, но вы поймете, что я хочу сказать. Столько врачей, работая старым способом...

— Милый мой доктор, — ответил Стилмен с веселым огоньком в глазах, — не забывайте, что Карсон, первый человек, отстаивавший пневмоторакс, был только физиологом, писавшим популярные очерки.

Затем они погрузились в обсуждение технических подробностей, и это продолжалось до тех пор, пока Стилмен не посмотрел на часы и не воскликнул, что он уже на полчаса опоздал на свидание с Черстоном.

Эндрью ушел из отеля Брукса возбужденный, заряженный энергией. Но вслед за этим пришла непонятная реакция, смятение, недовольство своей работой. «Я поддался влиянию этого человека», — говорил он себе с раздражением.

На Чесборо-террас он вернулся в не слишком приятном настроении, но когда подъехал к дому, сделал спокойное лицо. Новые отношения с Кристин требовали этой маски безразличия, так как у нее теперь всегда было такое покорное и замкнутое выражение лица, что Эндрью, как бы он ни кипел внутренне, чувствовал себя вынужденным отвечать тем же.

Казалось, Кристин ушла в себя, живет какой-то своей внутренней жизнью, в которую ему нет доступа. Она много читала, писала письма. Раза два он, входя, заставал ее играющей с Флорри в какую-то детскую игру цветными фишками. Она начала довольно часто ходить в церковь. И это больше всего злило Эндрью.

В Блэнелли она каждое воскресенье ходила с миссис Уоткинс в приходскую церковь, но тогда это его не возмущало. Теперь же, враждебный, чужой ей, он видел в этом только лишнее доказательство пренебрежения к нему, не набожность, но жест, направленный против него.