Синклер Льюис - Том 2. Бэббит. Человек, который знал Кулиджа

— Ну, как, друзья, способны вы кой в чем нарушить закон?

Все взглянули на Чама Фринка, признанного властителя дум. Фринк дернул шнур монокля, как звонок, откашлялся и сказал то, чего от него и ждали:

— Знаете, Джордж, я человек законопослушный, но, говорят, Верджил Гэнч — настоящий бандит, а он, конечно, сильнее меня, и я просто не представляю, что делать, если он меня заставит пойти на преступление!

Гэнч сразу загрохотал: «Что ж, попробую!» Но Фринк поднял руку и продолжал:

— Так что, если вы с Верджем будете настаивать, Джорджи, я поставлю мою машину там, где не положено, я ни минуты не сомневаюсь, что вы именно об этом преступлении и говорите!

Поднялся смех, шутки. Миссис Джонс уверяла, что «мистер Фринк — умора! Можно подумать, что он — невинный младенец!».

Бэббит шумел больше всех:

— И как вы только угадали, Чам? Ну, погодите, сейчас я пойду принесу… ключи от ваших машин!

Среди общего веселья он внес долгожданные дары: сверкающий поднос с бокалами и в центре — мутно-желтый коктейль в громадном графине. Мужчины наперебой говорили: «Ого, посмотрите-ка!» — или: «Ох, прямо дрожь берет!» — или: «Ну-ка, пропустите меня!» Но Чам Фринк, человек многоопытный и привыкший к превратностям судьбы, вдруг испугался, что в графине просто фруктовый сок, сдобренный разведенным спиртом. Он робко ждал, пока Бэббит, весь в поту от восторга, протянет ему стакан от своих щедрот, но, пригубив коктейль, восторженно пропищал:

— О, боже, не будите меня! Все это сон, но я не хочу просыпаться! Дайте помечтать во сне!

Часа за два до этого Чам сочинил стихи для газеты, которые начинались так:

Вместе со всеми выпил и Бэббит: временная депрессия прошла, он понимал, что лучше этих людей нет никого на свете. Он готов был дать им тысячу коктейлей.

— Ну как, выдержите еще по одному? — крикнул он.

Жены захихикали, но отказались, зато мужья расплылись в широких, восторженных улыбках:

— Ну, разве только чтобы не обидеть тебя, Джорджи!

— Вам еще полагается прибавка! — говорил каждому Бэббит, и каждый рокотал: «Выжимай, Джорджи, выжимай до капли!»

А когда графин безнадежно опустел, начался разговор о сухом законе. Покачиваясь на пятках, засунув руки в карманы, мужчины выражали свои взгляды с тем громогласным глубокомыслием, с которым преуспевающие господа повторяют самые пошлые суждения о том, в чем они совершенно не разбираются.

— Я вам вот что скажу, — заявил Верджил Гэнч, — по-моему, — и я могу об этом говорить с уверенностью, потому что мне приходилось беседовать с врачами и вообще с понимающими людьми, — по-моему, правильно, что закрыли кабаки, но надо дать человеку возможность выпить пива или легкого вина.

Говард Литтлфилд философически заметил:

— Обычно упускают из виду, что весьма опасно ограничивать свободу личности. Возьмите такой пример: король баварский — да, кажется, баварский… По-моему, это было в Баварии, вот именно в Баварии, в тысяча восемьсот шестьдесят втором году, да, в марте тысяча восемьсот шестьдесят второго года, — король издал эдикт: запретить общественный выпас скота. И крестьяне, терпевшие тяжкие налоги без единой жалобы, вдруг взбунтовались против этого эдикта. Впрочем, возможно, что дело было в Саксонии. Во всяком случае, это доказывает, как опасно нарушать свободу личности.

— Правильно, — сказал Орвиль Джонс, — нельзя нарушать свободу личности!

— Однако не следует забывать, что для рабочих сухой закон — чистое благодеяние. Не дает им тратить деньги впустую и снижать производительность труда, — заявил Верджил Гэнч.

— Это верно. Но плохо, если закон навязывают насильно, — продолжал Говард Литтлфилд. — Конгресс пошел неправильным путем. Будь на то моя воля, я сделал бы так, чтоб каждый пьющий должен был получать лицензию на выпивку. Тогда мы могли бы ограничивать неустойчивых рабочих, не давать им пить, а вместе с тем мы бы не нарушали права других, то есть свободу личности таких людей, как мы с вами.

Все закивали, с восхищением переглянулись и подтвердили: «Да, конечно, так было бы правильней!»