Альфонс Доде - Необычайные приключения Тартарена из Тараскона (пер. Митрофан Ремезов)

Появленіе Тартарена, покрытаго пылью, исхудалаго, загорѣлаго, съ страшнымъ взоромъ и въ дыбомъ торчащей фескѣ, сразу оборвало это милое турецко-марсельское пиршество. Байя взвизгнула, точно испуганная собачонка, и убѣжала въ домъ. А Барбасу, какъ ни въ чемъ не бывало, продолжалъ хохотать еще громче.

— Эге!… Господинъ Тартаренъ! Ну, что-то вы теперь скажете? Какъ видите, она говорить по-французски!

— Капитанъ! — крикнулъ Тартаренъ, не помня себя отъ бѣшенства.

— Digoli que vengué, moun bon! — крикнула мавританка, наклоняясь черезъ перила балкона.

Нашъ злосчастный герой былъ окончательно уничтоженъ и безсильно упалъ на тамбуринъ. Его мавританка говорила даже по-марсельски!

— Предупреждалъ я васъ не очень-то довѣрять марсельскимъ дамамъ! — наставительно сказалъ Барбасу. — И вотъ насчетъ вашего албанскаго принца тоже…

Тартаренъ поднялъ голову.

— А вы знаете, гдѣ принцъ?

— О, недалеко. Теперь онъ погоститъ пять лѣтъ въ тюрьмѣ Мустафы. Молодецъ попался съ поличнымъ… Ему, впрочемъ, не въ первый разъ приходится отсиживать. Его высочество уже высидѣлъ гдѣ-то три года. Да, позвольте, я даже припоминаю гдѣ: у васъ въ Тарасконѣ.

— Въ Тарасконѣ!…- вскричалъ Тартаренъ, которому вдругъ все стало ясно. — Такъ вотъ почему онъ зналъ только одну часть города…

— Само собою разумѣется… Ту часть, что видна изъ тюремныхъ оконъ… Ахъ, милѣйшій мой господинъ Тартаренъ, надо держать ухо очень востро въ этомъ проклятомъ краю, не то здѣсь живо обдѣлаютъ на всѣ лады… Вотъ хоть бы взять вашу исторію съ муэзиномъ.

— Какую исторію? Съ какимъ еще муэзиномъ?

— Ге! А вы и не подозрѣваете!… Вонъ съ тѣмъ муэзиномъ, что волочился за Байей… Въ Акбарѣ [5] Akbar — мѣстная газета. разсказана эта исторія сполна, и весь Алжиръ еще о ею пору надъ ней потѣшается… На самомъ дѣлѣ трудно придумать что-нибудь забавнѣе этого муэзина, который, распѣвая молитвы на своемъ минаретѣ, у васъ передъ носомъ обьяснялся въ любви съ вашею сожительннцей и назначалъ ей свиданія, выкрикивая хвалы Аллаху…

— Да они здѣсь всѣ, поголовно, мошенники и негодяи! — завопилъ несчастный тарасконецъ.

— Таковъ уже, знаете, всегда новый край, — философски замѣтилъ Барбасу. — Какъ бы то ни было, однако, послушайтесь моего совѣта и возвращайтесь-ка поскорѣе въ Тарасконъ.

— Легко вамъ говорить: возвращайтесь… А съ чѣмъ бы это я возвратился?… Деньги гдѣ?… Вы, стало быть, не знаете, какъ меня ощипали тамъ въ пустынѣ?

— Э, за этимъ дѣло не станетъ! — разсмѣялся капитанъ. — Зуавъ отходитъ завтра, и, если хотите, я предоставлю васъ на родину… Согласны, землякъ?… Ну, и чудесно. Теперь вамъ остается одно. Тутъ есть еще нѣсколько бутылокъ шампанскаго и кое-какая закуска… садитесь, наплюйте на всѣ досады и выпьемъ…

Послѣ минутной нерѣшимости, ради поддержанія собственнаго достоинства, тарасконецъ послѣдовалъ благому совѣту: сѣлъ, чокнулся и выпилъ. На звонъ стакановъ сошла сверху Байя, допѣла конецъ Marco la Belle, и кутежъ протянулся далеко за полночь.

Около трехъ часовъ ночи, съ облегченнымъ сердцемъ и слегка заплетающимися ногами, добрякъ Тартаренъ провожалъ своего друга капитана. У дверей мечети онъ вспомнилъ про муэзина, весело разсмѣялся надъ его продѣлками и тутъ же придумалъ чудесный планъ мести. Дверь мечети была отдерта. Тартаренъ вошелъ въ нее, поднялся на лѣстницу, поднялся на другую лѣстницу и добрался до маленькой турецкой молельни, освѣщенной прорѣзнымъ желѣзнымъ фонаремъ, подвѣшеннымъ къ потолку.

Тутъ на диванѣ сидѣлъ муэзинъ въ своей большущей чалмѣ, въ бѣломъ балахонѣ, съ трубкой въ зубахъ, и попивалъ холодный абсентъ изъ огромнаго стакана, въ ожиданіи часа, когда ему слѣдуетъ сзывать правовѣрныхъ на молитву. При видѣ Тартарена онъ со страху выронилъ трубку.

— Сиди смирно, — сказалъ тарасконецъ. — И живо давай сюда чалму и балахонъ!

Муэзинъ, дрожа всѣмъ тѣломъ, отдалъ чалму, бѣлую рясу, все, что отъ него требовалось. Тартаренъ облекся во все это и важно направился на площадку минарета.

Вдали сверкало море. Лунный свѣтъ серебрилъ бѣлыя крыши домовъ. Морской вѣтерокъ доносилъ откуда-то звужи запоздавшихъ гитаръ. Тарасконскій муэзинъ съ минуту подумалъ, потомъ поднялъ руки и завопилъ неистовшсъ голосомъ:

— Ли Алла иль Алла… А Магометъ старый плутъ… Востокъ, Коранъ, кадіи и башъ-аги, львы и мавританки не стоютъ ослинаго уха!… Турки нигдѣ нѣтъ… остались одни проходимцы… Слава Тараскону!…

И въ то время, какъ африканскій вѣтеръ разносилъ надъ городомъ, моремъ, равниной и горами потѣшныя ругательства, выкрикиваемыя знаменитымъ Тартареномъ на невообразимой смѣси языковъ арабскаго и провансальскаго, муэзины съ другихъ минаретовъ подхватили призывъ къ утренней молитвѣ, и правовѣрные верхняго города благоговѣйно присѣли на пятки и набожно стали колотить себя въ грудь.