Альфонс Доде - Необычайные приключения Тартарена из Тараскона (пер. Митрофан Ремезов)

Еще не опомнившійся отъ восторженныхъ проводовъ тарасконцевь, опьяненный блескомъ неба и морскимъ воздухомъ, Тартаренъ, весь сіяющій, прохаживался съ ружьями на плечахъ и не могъ глазъ оторвать отъ чудной гавани Марсели, которую онъ видѣлъ въ первый разъ въ жизни. Все окружающее казалось ему волшебнымъ сномъ, да и самъ онъ себѣ представлялся морякомъ Синбадомъ, зашедшимъ въ одинъ изъ сказочныхъ городовъ Тысячи одной ночи. Передъ нимъ тѣснился цѣлый лѣсъ мачтъ и рей, развѣвались флаги всѣхъ націй; суда всѣхъ воэможныхъ величинъ и формъ толпились у набережныхъ, едва оставляя кое-гдѣ клочокъ блестящей воды. Кругомъ крики и говоръ на всѣхъ язывахъ міра. Суета, непонятная брань, смѣхъ, цѣлый полкъ таможенныхъ, тысячи носильщиковъ, подводъ и лошадей. А тамъ, дальше, магазины, лавки, прокопченные бараки, въ которыхъ матросы варили свой обѣдъ, продавцы трубокъ, обезьянъ и попугаевъ, торговцы канатами, паруснымъ полотномъ, всякимъ старьемъ, начиная съ мѣдныхъ пушекъ и огромнихъ золоченыхъ фонарей и кончая ржавыми блоками, ломаными якорями и подзорными трубами временъ Жана Барта и Дюгей-Труэна. Груды всевозможныхъ товаровъ: шелкъ и каменный уголь, яруса бревенъ и свинца въ чушкахъ, шерсть, хлопокъ, сахаръ, сукно, бочки спирта, сахарный тростникъ. На хлѣбной пристани разгружаются, сортируются и развозятся милліоны пудовъ золотистаго зерна. А еще дальше доки съ поваленными на бокъ огромными кораблями, съ которыхъ соскабливаютъ приставшіе къ нимъ водоросли, оглушительный стукъ топоровъ и молотовъ, запахъ кипящей смолы… Иногда между мачтами выдавалась прогалина и глазамъ Тартарена представлялся входъ въ гавань. Онъ видѣлъ, какъ приходили и отходили суда: щеголеватый англійскій фрегатъ направляется въ Мальту подъ командой чопорныхъ офицеровъ въ желтыхъ перчаткахъ; большой марсельскій бригъ тяжело отваливаетъ среди невообразимаго крика и ругательствъ; на его рубкѣ толстый капитанъ въ сюртукѣ и шелковой шляпѣ отдаетъ команду по-провансальски. Одни корабли быстро на всѣхъ парусахъ убѣгали въ синюю даль моря, другіе тихо и осторожно подходили къ порту, словно вынырнувши изъ этой невѣдомой дали, залитой лучами солнца. И надъ всѣмъ этимъ нескончаемый шумъ и гамъ, грохоть колесъ, крики матросовъ, пѣсни, свистки пароходовъ, бой барабановъ и звуки трубъ, несущіеся съ форта St.-Jean, звонъ на церковныхъ колокольняхъ. Дыханье морскаго вѣтра подхватываетъ всѣ эти звуки, весь шумъ людской суеты, подхватываетъ ихъ, уродуетъ во что-то невообразимое, смѣшиваетъ съ своимъ собственнымъ голосомъ и превращаетъ въ какую-то дикую, грандіозную мелодію, зовущую, манящую въ безпредѣльную даль, — туда, куда она сама несется, въ просторъ широкаго моря, къ чужимъ берегамъ.

Подъ звуки этой дивной мелодіи неустрашимый Тартаренъ изъ Тараскона вступилъ на кораблъ и отплылъ въ страну львовъ.

Я бы желалъ быть живописцемъ, любезный читатель, — желалъ бы быть великимъ живописцемъ, — чтобъ изобразить на картинѣ различныя положенія, которыя принимала красная феска Тартарена въ теченіе трехъ дней его переѣзда изъ Франціи въ Алжиръ. Я показалъ бы вамъ ее, при отходѣ пакетбота Зуавъ, на палубѣ, во всемъ ея величіи, осѣняющею геройскую голову тарасконца. Потомъ изобразилъ бы ее при выходѣ въ море, хогда начало «покачивать», — я показалъ бы ее трепещущею, изумленною и какъ бы уже предчувствующею нѣчто недоброе. Затѣмъ, по мѣрѣ удаленія отъ берега, я передалъ бы вамъ, какъ, въ попыткахъ противустоять разыгравшимся волнамъ, красная феска тревожно топырилась на головѣ смѣлаго путника, какъ ея синяя кисть отчаянно билась подъ напоромъ крѣпчавшаго вѣтра. Положеніе четвертое: шесть часовъ вечера, въ виду Корсиканскаго берега, несчастная феска склоняется надъ сѣткой у борта и безпомощно заглядываетъ въ пучины морскія. Наконецъ, пятое и послѣднее положеніе: нѣчто измятое, безформенное и жалкое лежитъ комомъ въ маленькой каютѣ, похожей на ящикъ коммода, — все та же гордая красная феска, но уже надвинутая на уши и ничѣмъ не отличающаяся отъ самаго обыкновеннаго ночнаго колпака, прикрывающаго блѣдное лицо, искаженное страданіями.

Ахъ, если бы тарасконцы могли видѣть, въ какомъ несчастномъ положеніи лежалъ ихъ герой въ этомъ комнодномъ ящикѣ, если бы они слышали его жалобные, прерывающіеся стоны, — какъ бы раскаялись они въ томъ, что заставили храбраго Тартарена ѣхать за море. Правдивость историка вынуждаетъ меня сказать, что бѣдный турка былъ необыкновенно жалокъ. Застигнутый врасплохъ злодѣйкою морскою болѣзнью, несчастный не догадался даже снять свой алжирскій поясъ и освободиться отъ своего арсенала. Огромная рукоятка охотничьяго ножа немилосердно давила ему грудь, револьверъ увѣчилъ бокъ; а тутъ еще, какъ бы совсѣмъ уже доконать его, не перестаетъ бушевать и ругаться Тартаренъ-Санхо.