Людмил Стоянов - Избранная проза

Медленно открыл он глаза.

Никакого колеса не было, очевидно, ему приснилось.

А, догадался! Это колесо ветряной мельницы.

И эта его затея служила жене поводом для насмешек. Он собрался с мыслями и снова поразился тому, что даже это, самое большое дело его жизни — ветряную мельницу, в которую он вложил столько энергии, времени, нервов, — не оценили ни жена, ни дочери. Они выдумывали всевозможные каламбуры на тему «ветряная мельница», намекали, что у него самого ветер в голове, что лучше бы он занялся чем-нибудь путным и полезным, дающим доход, вместо того чтобы тратить время на ветряную мельницу, из которой все равно ничего не получится. Чего он добивался? Он хотел помочь своим односельчанам, которые вынуждены были ездить за тридевять земель молоть зерно. Хотел помочь и самому себе — скопить денег, заткнуть рот жене банкнотами, чтобы она наконец насытилась. Потому что управлять мельницей, после того как она смонтирована и пущена в ход, дело простое. Одного работника хватит; он будет выполнять всю работу, а ты живи себе поживай — деньги потекут к тебе рекой.

Матей Матов погрузился в мечты. Ветряная мельница представлялась ему вратами рая, через которые он войдет в новую жизнь, жизнь зажиточную и изобильную. Не нужно будет занимать по мелочам у знакомых и приятелей, просить ссуды в банке, искать поручителей, переписывать векселя. Как хорошо все должно было пойти. Он вспомнил день пуска мельницы. Молебен. Огромная стальная конструкция мельницы возвышалась на скале, словно какой-то замок, в котором скоро закипит жизнь и куда начнут стекаться все окрестное крестьяне молоть зерно, благословляя Матея Матова. Да! Неверие жены и ее родственников погубило все дело. Дочери и жена содрогнулись при мысли, что из-за мельницы он отвезет их на жительство в деревню, в эту глушь, и заживо похоронит их там. Как же тогда будут они — все пять сестер — собираться, чтобы оговаривать его, насмехаться над его планами, мешать ему на каждом шагу?

Молебен окончился. Механик включил мотор, чтобы, преодолев инерцию наружного колеса, пустить мельницу в ход. Огромная железная махина заскрежетала, колесо начало вращаться. Празднично одетые крестьяне и староста ожидали в нетерпении. Жена и дочери, родственники заметили торжествующий огонек в глазах Матея Матова и впервые в жизни должны были признать, что дело это не шуточное — из самой Германии привезти такие сложные, огромные механизмы и смонтировать их на этой голой, скалистой вершине. Да, для этого нужны сила воли и упорство. Так, по крайней мере, казалось Матею Матову, когда он смотрел на серьезные лица собравшихся.

Колесо завертелось. Механик выключил мотор. Шум походил на звук приближающегося поезда. Кое-кому стало страшно. Но колесо, сделав несколько оборотов, медленно остановилось. Что это значило? Может быть, ветер там, наверху, был недостаточно сильным? Матей Матов побледнел. Или, быть может, немец-монтажник выкинул какую-нибудь штучку, чтобы выманить те спорные деньги? Все старались его ограбить, а он не хотел, чтобы его считали глупцом.

В этот момент он услышал смех жены, приглушенный, злобный, истеричный. Она ликовала. Эта маленькая неполадка окончательно убедила ее в том, что она права и что ветер — у него в голове, сколько раз она ему это говорила! Попытка пустить в ход мельницу была повторена несколько раз, но все с тем же результатом. Нужно было опять вызывать этого Гейнца, не успевшего еще уехать в Германию, заставить его исправить неполадки, а это стоило новых денег. Все деньги, деньги!

Он постарался прогнать от себя эти мысли, они давили на него, словно огромная гора. Ни о чем бы не думать, вот так лежать и чувствовать, что другие о тебе заботятся… Закрыть бы глаза, и чтобы вокруг было тихо, тихо…

Оставшись в одиночестве, Матей Матов испытал странное чувство. Он понял, что с ним происходит что-то особенное. Ему представилось вдруг, что все то, чем он жил, серо, как пепел, превращено в прах и развеяно временем. Оно не утратило смысла, нет, но все возвышенное, идеальное, что носил он в душе, было как-то осквернено, облито грязью.

Все его стремления — желание трудиться на благо народа, бороться за права порабощенных и угнетаемых, страдать за правду, — все это как-то откладывалось, обходилось и в конце концов оказалось забытым. Нечто более сильное, чем он сам и чем все его добрые намерения, нечто неумолимое вечно тяготело над ним и заставляло повторять: есть еще время. Он верил, что не сегодня-завтра он сбросит иго невидимых пут жизни и сможет приступить к самому важному, к настоящей жизни.