Людмил Стоянов - Избранная проза

Но дело-то в том, что истина была на его стороне, а заблуждалась она. Он ведь знал, что делает, куда ходит, с кем встречается, а ее обвинения не имели под собой почвы, были чистой фантазией — и, значит, продуктом глупости, слабоумия… Она не могла сделать самого простого логического заключения, исходила не из мудрости жизни, а из прирожденного своего фанатизма. Вот, например, история с женой его брата…

Она приехала к ним из деревни, больная, и осталась на несколько дней. Болезнь ее была не тяжелой — так, какое-то нервное расстройство. Ей нужно было пройти курс лечения на ближайших минеральных водах, лечиться около двадцати дней. Брат его, богатый сельский лавочник, предприимчивый и деятельный, не хотел терять времени. Поэтому он привез жену и немедленно уехал обратно, попросив Матея Матова проводить ее до лечебницы. Матей отвез невестку на воды, снял комнату и устроил ее, а сам выкупался и остался переночевать в гостинице. Таков простой перечень фактов. Он сделал все это с педантической порядочностью, не руководствуясь ничем иным, кроме обычного родственного долга.

Но как же был он поражен, когда через несколько дней в момент раздражения жена выкрикнула ему в лицо, что он всю ночь провалялся с ней в гостинице!

— Иди, иди, поваляйся снова, ведь ты из деревни, сельские гусыни тебя соблазняют. За них ты готов все отдать!

— Что?! — вскричал он, изумленный до предела, испытывая такое чувство, будто кто-то дал ему звонкую, оглушительную пощечину. — Что ты хочешь этим сказать?

— Ха-ха-ха! — прозвучал в ответ ее неестественный, истерический смех. — Что я хочу сказать? Ах ты, развратник этакий, что я хочу этим сказать, а? А ты что скажешь? Как ты теперь оправдаешься?

— Я скажу тебе только, — ответил он с сожалением, — поостерегись и думай, что говоришь, иначе это может плохо для тебя кончиться.

— Да ты как полагаешь, несчастный, ослепли, что ли, люди и ничего не видят? — твердила она свое.

— Не хочу иметь дела с сумасшедшими!

— Для жены и копейку жаль, а ее отвез до самой лечебницы. Ну да ведь понятно, там есть чем поживиться, — у нее телеса вон какие, а я, что я из себя представляю? Щепка!

Она говорила, не думая. Совсем она не была худой, как щепка, наоборот, вполне нормального сложения — как раз такого, чтобы возбуждать зависть и худых и полных, — да и у жены — брата не было никаких особых «телес»; вообще все это было какой-то дьявольщиной, издевательством над здравым смыслом и изумляло его, лишало сил и отнимало язык. Он не знал, как ему отвечать на эту неслыханную глупость, только дрожал и с нетерпением ждал, чтобы все это скорее кончилось. Но поток слов не прекращался…

— Да замолчишь ли ты наконец? — вскричал он, решительно приближаясь к ней.

— Нет, нет, не замолчу! Всем расскажу о твоих похождениях, бабник, развратник этакий!

Но она отступила, заметив во взгляде его знакомые искорки — признак скрытой, молчаливой ярости. Глаза его остановились, страшные, как у взбесившегося быка. Она знала, что доведет его до такого состояния, и все же продолжала размахивать перед ним красным платком своей истерики. Он схватил ее за руку и, оглушаемый ее выкриками; «Развратник! Бабник! Мерзавец!» — так сжал ей горло, что глаза у нее налились кровью и полезли из орбит; она уже начала беспомощно хрипеть, и если бы в этот момент не вошла в комнату старшая дочь и не бросилась с криком между ними, несчастье было бы неминуемо. Он опомнился, как-то машинально, в припадке благодарности обнял и поцеловал дочь и, бледный как смерть, упал на стул. Жена, в свою очередь, свалилась на постель и зарыдала…

Это воспоминание стояло сейчас перед ним, как живое. Он открыл глаза и посмотрел на жену. Стало жаль ее, ибо он был твердо убежден, что она — душевнобольной человек. Стало жаль и себя за то, что всю жизнь свою прожил среди психопатов. Всю жизнь он прожил с таким ощущением, словно в доме что-то горит или готово обрушиться.

— Выйди, прошу тебя, — прошептал он слабым голосом. — Оставь меня одного.

Она сначала не поняла его и смотрела с недоумением.

— Выйди, говорю тебе! — проворчал он со злостью и взглянул на нее широко открытыми глазами.

Она вышла.

Какое-то огромное колесо завертелось перед его глазами. Матей Матов почувствовал сильный озноб. Показалось ему, что это ветер срывает с него одеяло и уносит, — он даже инстинктивно схватился за одеяло, стараясь его удержать. Однако мысль о ветре сразу же успокоила его. Ветер был для него самой доброй из стихий, с ним он вел долгую борьбу и в конце концов обуздал.