Людмил Стоянов - Избранная проза

Поэтому он встал под дуло винтовок, смирившись с мыслью, что судьба его неотвратима. Не было ни малейшего проблеска надежды. В момент, когда раздалась команда «пли», он зажмурился и потерял сознание. Что было потом — он не помнил…

Очнувшись, он удивился, что видит небо и звезды. То были небо и звезды другого мира. Он смотрел на них будто со дна глубокого колодца — еще не сознавая, что жив. Где-то поблизости слышались голоса. Совещаются? Кто эти люди? В их шепоте было что-то таинственное. Потом они исчезли, а Карталов почувствовал, что он раздет и ему холодно. Это было ощущение жизни. Мысль, что он жив, пронзила его, словно молния. Он лежал в овраге среди неподвижных и тоже нагих тел, но сразу почувствовал, что все мертвы, а он жив.

Ночь была темная. По небу ползли тучи. Они показались ему огромными, как континенты. С большим трудом он приподнялся и выполз из оврага: голая равнина, неясные силуэты кустов. Он мигом вскочил и потонул в ночном мраке.

Ориентироваться было легко, места знакомые. Мысль, что он свободен, что он может ходить, не чувствуя за спиной пистолета часового, может думать — эта мысль казалась ему столь невероятной, что он ущипнул себя за руку и только тогда поверил, что все происходящее с ним — не сон. Ночь скрывала его наготу. В этот поздний час никто не увидел его, никто ему не встретился. Голый человек на дороге — это могло бы послужить поводом для суеверных выдумок. Он бежал, задыхаясь, чтобы до рассвета уйти как можно дальше. Сильно болело плечо. Он ощупал больное место и понял, что ранен. Рана, видимо, не опасна; вероятно, перебита ключица, в этом месте шла кровь. Пустяки! Важно, что жизнь спасена! Он мысленно повторял: «Спасен, спасен…»

У него уже была цель: ему придется все начинать сначала. Он был чем-то похож на Адама, изгнанный из ада и не принятый в рай. В голове его зарождались самые противоречивые планы: все они наталкивались на то, что он совершенно гол, в таком виде никуда не сунешься.

На востоке небо медленно светлело, и на дороге все четче вырисовывалась фигура голого человека. То тут, то там по главному шоссе проезжала повозка или грузовик. Нужно было искать укрытие где-нибудь подальше от людских глаз.

Идти босиком было непривычно. Он изранил себе ноги, и поэтому ступал как-то неестественно и смешно — расставив руки и подскакивая. Тощий, с выступающими ребрами, на длинных тонких ногах, продрогший, жалкий, Карта лов набрел на старую заброшенную избушку и спрятался в ней. Рассвело, выглянуло бледное ноябрьское солнце. День был холодный, ветреный, но он был благодарен судьбе за то, что жив, и повторял про себя турецкую пословицу: «Живой пес лучше мертвого льва». Конечно, бездомные собаки редко попадают в такое безвыходное положение, а все же сквозь щели хижины Карталов видел высокое голубое небо, неторопливые облака, реку, убранные поля, пологие холмы, заснеженные вершины Балкан. Все это рождало смутную, тревожную радость. Главное сознавать, что ты видишь, слышишь, чувствуешь!

Близился к концу сбор винограда. Карталов решил ночью поискать ягод, чтобы утолить голод. Внизу лениво бежала речка, и, казалось, так же лениво тянулись часы и минуты. Спустились сумерки, и он собрался идти дальше. Он знал, куда идти, и верил, что дойдет.

Поздно вечером он наткнулся на людей: старик с седой бородой и мальчик лет десяти везли на осле муку. Мальчик погонял осла. При виде Карталова старик вскрикнул:

— Вай, аллах! Голый человек! Стой! Кто ты, откуда?

Карталов остановился. Кое-как он объяснил по-турецки, что на него напали злые люди, негодяи какие-то, ограбили и раздели. Старый турок долго цокал языком, несколько раз повторил «бедняга» и, когда они приблизились к селу, добродушно сказал:

— Подожди тут, сынок. Сделаю доброе дело во спасение души.

Карталов остался ждать, сгорая от нетерпения. Ждал он долго и уже собрался было тронуться в путь, когда наконец показался старик, торопливым шагом подошел и сунул ему в руки сверток.

— Возьми, сынок, прикрой наготу, — сказал он и исчез.

От счастья Карталов даже забыл поблагодарить старика. Отошел подальше от дороги, оделся, потом поплелся дальше. Он очень ослаб. Голод подтачивал силы. Идти через села он избегал: могли спросить документы.

В изодранной рубахе и старенькой телогрейке, в поношенных штанах, босой, он поздно ночью постучал в дверь низкого домика на окраине города. Длинный путь, страх, голод истощили его. Старуха не узнала пришельца. Ее дочь вскрикнула от неожиданности. Он вошел в слабо освещенную низенькую комнату и спросил отрывисто: