Дино Буццати - Татарская пустыня

Ободренный молчанием Дрого, Симеони снова принялся за свое:

– Три койки здесь поместились бы прекрасно. Две – вдоль этой стены, а третья вон в том углу. Видишь? Дрого, если ты меня послушаешь, – сказал он совсем уж бесцеремонно, – если ты меня послушаешь, то очень облегчишь мне задачу, ведь, в сущности, прости за откровенность, какая от тебя здесь польза в твоем-то положении?

– Хорошо, – перебил его Джованни. – Я все понял, а теперь уходи, прошу тебя. У меня голова разболелась.

– Прости, – сказал Симеони. – Прости меня за настойчивость, но я хотел бы покончить с этим прямо сейчас. Экипаж уже в пути, Ровина одобряет твой отъезд, комната освободится, да и ты в городе скорее поправишься. И потом я, держа тебя здесь, больного, тоже беру на себя немалую ответственность: а ну как случится беда? Серьезную ответственность – говорю тебе это со всей прямотой.

– Послушай, – сказал Дрого, уже понимая, что всякое сопротивление бесполезно. Он не спускал глаз с полоски солнечного света, которая поднималась по стене, вытягиваясь и перерезая ее наискосок. – Извини, что я отказываюсь, но мне хотелось бы остаться.

Никаких неприятностей я тебе не причиню, обещаю, могу даже дать письменное обязательство. Уходи, Симеони, оставь меня в покое, наверно, мне не так уж долго осталось жить, позволь же мне остаться здесь, ведь больше тридцати лет я сплю в этой комнате…

Симеони помолчал, презрительно глядя на больного товарища, потом недобро улыбнулся и сказал:

– А если я потребую этого от тебя как старший по званию? Если таков мой приказ? Что ты на это скажешь? – Он сделал паузу, наслаждаясь произведенным впечатлением. – Ах, дорогой мой Дрого, мне неприятно говорить тебе это, но куда подевалось твое мужество солдата?.. В конце концов, ты едешь туда, где безопасно, многие хотели бы быть сейчас на твоем месте. Я допускаю, ты огорчен, но нельзя же требовать от жизни всего, надо рассуждать здраво… Я пришлю к тебе твоего денщика, и ты соберешься. В два часа экипаж должен быть уже здесь. Итак, увидимся позже…

С этими словами он быстро вышел из комнаты, чтобы не дать Дрого времени на новые возражения, резко захлопнул дверь и решительным шагом удалился по коридору, как человек вполне довольный собой и тем, что сумел настоять на своем.

Воцарилась гнетущая тишина. Хлюп! – булькнуло за стеной в цистерне. После чего в комнате послышался лишь прерывистый вздох Дрого – скорее не вздох, а всхлип. Погожий день был в самом разгаре, даже камни начали понемногу прогреваться; издали доносился однообразный звон воды, падающей с отвесных склонов; враг под прикрытием гряды стягивал свои силы к Крепости. По дороге, проложенной через пустыню, подходили и подходили войска и обозы. На эскарпах форта все уже было готово: снаряжение приведено в порядок, солдаты расставлены по местам, оружие проверено. Взгляды всех были устремлены на север, хотя из-за гор ничего толком нельзя было разглядеть (вся пустыня хорошо просматривалась только с Нового редута). Как и в те далекие дни, когда чужеземцы явились сюда, чтобы разметить границу, в Крепости царило всеобщее смятение чувств:

радость граничила со страхом. Во всяком случае, никому и в голову не пришло подумать о Дрого, который с помощью Луки уже одевался, готовясь к отъезду.

Экипаж оказался действительно вполне приличным, даже слишком шикарным для здешних проселочных дорог. Его можно было бы принять за карету какого-нибудь богатого господина, если бы на дверцах не было полкового герба. На козлах восседали два солдата – кучер и денщик Дрого.

Из-за суматохи, царившей в Крепости, куда уже стали прибывать первые эшелоны пополнения, никто не обратил особого внимания на худого офицера с изнуренным желтоватым лицом, который медленно спустился по ступенькам, пересек вестибюль и вышел к подъезду, где его уже ждал экипаж.

В этот момент на залитом солнцем плато появилась длинная колонна солдат, лошадей и мулов, подоспевших из долины. Было видно, что, несмотря на усталость, люди, шедшие форсированным маршем, завидев Крепость, прибавили шагу, а музыканты, возглавлявшие колонну, сняли с инструментов серые полотняные чехлы, словно вот-вот собирались заиграть.

Между тем офицеры прощались с Дрого – правда, немногие и не так сердечно, как бывало прежде. Казалось, все понимали, что он уезжает навсегда и теперь в иерархии Крепости ничего уже собой не представляет. Лейтенант Моро и с ним еще несколько человек подошли к Дрого, чтобы пожелать ему доброго пути, но прощание было очень коротким, с той ни к чему не обязывающей предупредительностью, которая свойственна молодежи в отношениях со старшими. Один из них сообщил Дрого, что комендант Симеони просит его немного подождать: