– Че как разоделся-то? – она выплюнула жвачку на пол. – Ладно, пох.
И понеслась. Сил у гостя хватило на полтора часа.
– Это че еще за херня? – Яша возвел глаза к небу. Видимо, сегодня такова была его планида – разочаровывать женщин.
– Галь, я устал. Я не высыпаюсь.
Галина развела руками.
– Хз. Точно устал?
– Да.
– М… – задумчиво произнесла она, не привыкшая посвящать делу всей жизни меньше трех часов в ночь.
– Хочешь я тебе к пересдаче готовиться помогу?
– Чего? – прыснула Галина.
– Ну или давай просто поговорим, – Галина искренне расхохоталась.
– Да ты жжешь сегодня не по-детски.
– Нет, серьезно. У нас, конечно, свободные отношения. Но все же. Говорить мы тоже можем.
Дама яшиного сердца сняла портупею, стянула чулки. В наряде Евы исчезла в гардеробной. Вернулась в огромной футболке с дырой на рукаве.
– Яш, я чет так затрахалась, – Яша был не удивлен. – Вот у тебя никогда не возникает ощущения, что тебя используют?
Яша, выдергиваемый из теплой постели посреди ночи на протяжении двух недель чужой хочкой, не нашелся что ответить.
– Вот-вот. И мне казалось, что использование невозможно. Типа … как, да? Мы же люди все.
Несмотря на безупречную логику Галининых рассуждений, Яша не знал, что вставить. Хе-хе.
Галина пошла на кухню. Судя по запаху, она готовила чеснок, жаренный с луком.
– Галь, – крикнул Яша. – А ты не хотела бы с моими родителями познакомиться?
– Я знакома с ними.
– В смысле?!
– Мама твоя, кажется, в детской комнате полиции работала? У меня все приводы к ней были. А батя твой… А батю твоего я не знаю.
Яша не заметил, как съел то, что должно было быть кусочком хлеба с яичницей посередине, а стало подошвой. Не заметил, как эта вечная жрица – шикарное белье, красные губы, волосы по пояс – стала земной девахой в грязной футболке xxl с невнятным пучком и недобритыми ногами заброшенными на липкий стол. Не заметил, как начал рассказывать ей про маму и ее вечную разочарованность в нем, про замечательного Лёву, про свою феноменальную родословную. Галина сидела – взгляд теленка, желваки ходят туда-сюда, жует свой луковый чеснок на якобы гренке. Было непонятно, слушает она его или нет, слышит ли, понимает ли. А Яша все говорил.
– Ты комплексуешь что ли? – наконец, подала голос луковая королева.
– А?
– Ну ты комплексуешь?
– Нет…
– Да конечно, ага. Три часа ноешь, какие у тебя в семье все гениальные, а типа как хрен во щах по жизни болтаешься. Че там ваши пра-пра родственники добились – ну это их проблемы. Да и вообще, знаешь, прошлое хорошо тем, что его хер проверишь. Говори, что бог на душу положит. Да и с настоящим та же тема, в общем-то. Ну а твой Лёва молодец типа. Только и че? Ну учится в столице бесплатно, и машину себе купил на президентский грант еще в школе, и зовут его уже работать, и на деда вашего он похож. И? Ну мамка ваша его вроде как больше любит. Дальше-то что? Чем ты хуже?
Яша набрал полную грудь воздуха, чтобы выдать бескрайнюю порцию давно мучивших его страданий и – уснул.
Утро выскочило перед ним, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, – только убийца с суровым ожирением, оно придавило его. Нужно было возвращаться домой. Яша отдал бы что угодно, только бы избежать этого парада стыда. Парень взлохматил прилизавшиеся за ночь кудри, потер глаза. Поймал себя на мысли, что впервые видит это легендарное место при свете солнца. Он почему-то считал, что при свете солнца эта квартира существовать не может. Что она исчезает при первых же криках петуха. Или при первых же криках санэпидемиолога (возможно, и последних).
Голос матери узнаешь из тысячи. Голос матери распознаешь в любой толпе. Легко было его распознать и в пустом подъезде, освещаемом лениво встающим, потягивающимся солнцем, чьи лучи кривенько пробивались сквозь немытые подъездные стекла. Голос, который шептал Яшеньке в детстве на ночь молитву, голос, которым рассказывались самые добрые сказки и пелись самые мелодичные песни, отдавался от болотного цвета стен:
– …эта махровая шалава! Эта матерая прошмандовка! Эта прожженная проблядь!
Яша взглянул на часы. 5.55. Можно загадать желание.
Яша поворачивал ключ и страстно желал, чтобы дверь открылась в какую-нибудь альтернативную реальность.
В коридоре стояли отец и мать. Мать впервые за последние двадцать лет, видимо, для пущего контраста между благочестивым домом и вертепом, из которого он плелся, была гладко причесана и в платке. Отец стоял в семейках и недоумении.
Читать дальше