Кэтрин Мэнсфилд - Медовый месяц - Рассказы

Я давно это заметила. Счастье-то какое!

— Вы знакомы с Линдсеем, почтальоном? Язва желудка. Они вызвали меня к себе сегодня утром, и вдруг Лина приносит это платье. Будто бы Элен подарила ей его по дороге в школу. Она говорит, что Элен достала его со дна сумки и оно было завернуло в школьный фартук. К тому же она слышала, как Элен заявила, будто мама велела его кому-нибудь отдать, потому что оно ей не годится. Я увидел дыру и сразу вспомнил о вчерашней «задачке», как выразилась миссис Карсфилд. И меня осенило. Я взял у них платье, прикупил у Клэйтона немного материала и заставил Берту, вы ведь знаете мою сестру, подновить его, пока я обедал. Я догадывался о том, что ждет сегодня Элен… Вот и подумал, вдруг вы сумеете ее перехватить до прихода Генри.

— Доктор, вы все продумали! — воскликнула старуха. — Я скажу, что нашла его в моих вещах.

— Теперь все зависит от вас.

— Элен к утру все равно забыла бы о порке, к тому же я обещала ей новую куклу… — Бабушка словно извинялась перед доктором, который, не выдержав, с силой захлопнул чемодан.

«Что толку было говорить со старухой, — подумал он. — Что она поняла? Зато теперь она может не покупать Элен куклу».

Почтальон запаздывал. Когда мы вернулись, писем еще не было.

— Pas encore [5] Еще нет (фр.). , Madame, — пропела Аннет и убежала в кухню.

Мы вошли со свертками в столовую, где нас уже ждал ланч. Как всегда, вид стола, накрытого на двоих и совершенного в своей завершенности, ибо за ним не было места третьему, привел меня в состояние нервного возбуждения, словно, пролетев над белой скатертью, сверкающей бокалами и округлой вазой с фрезиями, в меня ударила серебряная молния.

— Черт бы побрал этого старика! Ну что могло с ним случиться? — воскликнула Беатрис. — Милый, положи это куда-нибудь.

— Куда?..

Повернувшись ко мне, она изогнула губы в чарующей улыбке.

— Куда-нибудь… Не знаю.

Зато я отлично знал, что не в моей власти угодить ей, поэтому предпочел бы простоять месяцы и годы, не выпуская из рук бутылку ликера и конфеты, нежели рискнуть и нанести даже едва ощутимый удар по ее совершенному чувству порядка.

— Ну, ладно. Давай мне. — Она положила на стол свертки, свои длинные перчатки, поставила корзинку с фигами. — Стол, накрытый для ланча… Рассказ… Не помню, чей. Кто его написал?.. — Она взяла меня под руку. — Пойдем лучше на террасу. — Я заметил, что она вся дрожит. — Са sent , — произнесла она едва слышно, — de la cuisine … [6] Пахнет… из кухни (фр.).

Мы уже два месяца жили на юге, но я только недавно заметил, что она каждый раз переходит на французский, стоит ей заговорить о погоде, о еде или о нашей любви.

Мы присели на перила под навесом, и Беатрис, изогнувшись, стала глядеть вниз на белую дорогу между двумя рядами кактусов. Прелесть ее ушка, всего-навсего одного ушка, его красота была столь ошеломительна, что оторваться от его созерцания я смог лишь для того, чтобы посмотреть вниз на необъятное сверкающее море и пролепетать неслышно:

— Ах, какое ушко… Самое-самое…

Она была в белом платье, которое украшали лишь нитка жемчуга и букетик ландышей, приколотый к поясу. На среднем пальце левой руки поблескивало кольцо с жемчужиной. Обручального кольца она не носила.

— Зачем, mon ami ? Зачем нам притворяться? Кого это интересует?

Конечно же, я соглашался с нею, хотя отдал бы душу, чтобы стоять с ней в большом, непременно большом и модном соборе, и чтобы там собралось много народу, и было много старых священников, и слышен был голос Бога, ходящего в раю , и мы соединили бы руки, и пахло бы духами, а потом — красный ковер и конфетти, и свадебный пирог, и шампанское, и белая атласная туфелька… если бы мне удалось надеть ей на палец обручальное кольцо.

Дело не в том, что я в восторге от подобных представлений, просто я знал, что только таким способом смогу положить конец свободе, естественно, ее свободе.

Боже мой! Какой ужасной пыткой было мое счастье! Каким невыносимым мучением! Я смотрел на дом, на окна нашей комнаты, укрытые зеленой соломкой, и думал о том, как она приходила ко мне в зеленом сумраке, улыбаясь своей неповторимой — слабой и всемогущей — улыбкой, предназначенной одному только мне. Теперь она обняла меня за шею и принялась ласково гладить по голове, внушая мне страх.

— Кто ты?

— Кто? Женщина.

Это она поет в высоком окне за тюлевыми занавесками, когда в сиреневом сумраке первого теплого весеннего вечера зажженные фонари похожи на жемчужины и невнятное бормотание наполняет расцветающие сады. Это она поет в высоком окне за тюлевыми занавесками, когда кто-то проезжает в лунном свете по незнакомому городу, это ее тень падает на переливчатое золото штор. Когда загорается лампа, это она в тишине проходит мимо двери. И это она, бледная, закутанная в меха, вглядывается в осенние сумерки из проезжающего мимо авто…