Альфонс Доде - Необычайные приключения Тартарена из Тараскона. Бессмертный

А вокруг, куда ни глянь, невозделанные поля, выжженная трава, голые кусты, заросли кактусов и мастиковых деревьев — вот она, житница Франции!.. Житница — только, увы, без жита, зато изобилующая шакалами и клопами. Заброшенные дуары, туземцы, в ужасе бегущие куда глаза глядят, пытающиеся спастись от голода и устилающие дороги своими телами. Кое-где попадаются французские селения: дома обветшали, поля не засеяны, ненасытная саранча пожирает все вплоть до занавесок на окнах, а колонисты все до одного в кофейной: пьют абсент и обсуждают проекты реформ и конституции.

Вот что увидел бы Тартарен, прояви он малейшую наблюдательность, но, весь отдавшись своей львиной страсти, тарасконец шел вперед, не глядя по сторонам, вперив неподвижный взор в воображаемых чудищ, которые все не появлялись.

Так как походная палатка упорно не желала раскрываться, а таблетки мясного бульона — растворяться в воде, караван вынужден был утром и вечером делать привалы в арабских селениях. Благодаря кепи князя Григория наших охотников всюду встречали с распростертыми объятиями. Они останавливались у ага, в их своеобразных дворцах — больших белых домах без окон, где кальян вполне уживается с комодом красного дерева, смирнские ковры — с новейшими лампами, кедровые ларцы, набитые турецкими цехинами, — с часами, украшенными фигурками в стиле Луи-Филиппа… Всюду в честь Тартарена устраивались пышные празднества — диффа, джигитовки… По случаю его прибытия целые гумы, сверкая на солнце бурнусами, палили из ружей. Затем, после пальбы, радушный ага подходил к Тартарену и предъявлял счет… Вот что такое арабское гостеприимство.

А львов все нет как нет! Их здесь не больше, чем на Новом мосту!.. {35} 35 Стр. 81. Новый мост — находится в самом центре Парижа.

И все же тарасконец духом не падал. Бесстрашно углубляясь все дальше и дальше на юг, он целыми днями прокладывал себе дорогу в чаще, шарил карабином в ветвях карликовых пальм, у каждого куста кричал: «Кш! Кш!» А вечером, перед сном, небольшая двух-трехчасовая засада… Напрасный труд! Лев не показывался.

Но вот как-то вечером, часов около шести, когда караван пробирался сквозь лиловую чащу мастиковых деревьев, где жирные, отяжелевшие от зноя перепела там и сям подпрыгивали в траве, Тартарену из Тараскона почудилось — но только далекое-далекое, но только едва-едва слышное, но только едва-едва не заглушаемое ветром — чудесное рычание, которому он столько раз внимал в Тарасконе, расхаживая взад и вперед за балаганом Митен.

Сперва наш герой решил, что это ему показалось… Однако еще секунда — и по-прежнему отдаленное, но уже более явственное рычание послышалось снова, и на этот раз в ответ ему со всех сторон залаяли дуарские собаки, у верблюда задрожал от ужаса горб, загромыхали консервы и ящики с оружием.

Сомнений нет. Это лев… Скорей, скорей в засаду! Нельзя терять ни минуты.

Поблизости находился древний, увенчанный белым куполом марабут (гробница святого), над дверью которого, в нише, были выставлены огромные желтые туфли покойного, а по стенам развешена уйма самых разнообразных приношений: полы от бурнуса, золотые нитки, пряди рыжих волос… Тартарен из Тараскона оставил здесь князя с верблюдом, а сам пошел искать место для засады. Князь Григорий изъявил желание последовать за ним, но тарасконец воспротивился: ему хотелось встретиться со львом один на один. На всякий случай он попросил его высочество никуда отсюда не уходить и передал ему на сохранение свой бумажник, туго набитый ценными бумагами и банковыми билетами, — он боялся, как бы лев не разорвал его своими когтями. Затем наш герой пошел на разведку.

В ста шагах от марабута, на берегу полувысохшей речки, подернутая дымкою сумерек, трепетала на ветру олеандровая рощица. Здесь Тартарен и устроил засаду по всем правилам: опустился на одно колено, карабин взял наизготовку, а большой охотничий нож грозно воткнул прямо перед собой в прибрежный песок.

Настала ночь. Розовый воздух полиловел, затем стал темно-синим… Внизу, меж голышей, словно ручное зеркальце, блестела прозрачная лужица. Это был водопой хищников. На противоположном склоне чуть белела тропинка, которую их огромные лапы проложили среди мастиковых деревьев. Этот таинственный спуск к реке невольно бросал в дрожь. А тут еще незримая жизнь африканских ночей: шорох задетой ветки, бархатные лапы подкрадывающихся зверей, пронзительный вой шакалов, а в небе, на высоте ста — двухсот метров, огромные станицы журавлей, летящие с криком избиваемых младенцев, — не правда ли, есть от чего смутиться?