Мира Оз - Увези с собой февраль

Маша подвела нас к подъезду, закрытому на взбухшую от сырости деревянную дверь. Мы зашли внутрь и устало стали подниматься на четвёртый этаж. Стены подъезда были покрыты светлой синей краской, под которой проступала старая – более тёмная. Этажи высокие, на лестничных площадках большие окна. Маша подошла к обшитой тёмно-коричневой искусственной кожей двери и сделал три коротких стука своей маленькой ручкой:

– Это наш с тёть Лидой код, – поворачивая свою хорошенькую голову, объяснила она нам.

Прошло секунд десять, дверь открылась, и на пороге показалась невысокая сухая старушка лет восьмидесяти в зелёном шерстяном платье. Внешность её выдавала особу интеллигентную: аккуратно убранные на макушке седые волосы в пучок, в которых кое-где проглядывали чёрные угольные волоски – остатки прежней молодости, золотые серьги с голубыми камнями овальной формы дёргались на вытянутых мочках. Желтоватое лицо женщины было покрыто сухими мелкими морщинками, особенно их было много в уголках губ. Видимо, женщина она добрая и за жизнь свою много улыбалась. Такие морщинки, как у неё, я всегда наблюдала у хороших людей.

Женщина обвела нас взглядом, потом посмотрела на Лизу и улыбнувшись, ласковым дрожащим голосом, который свойственен людям пожилого возраста, восторженно проговорила:

– Здравствуй, Машенька! Ты сегодня с подружками. Как хорошо! Я поставлю чайник.

Она развернулась и медленными шагами, с трудом отрывая ноги от пола, направилась на кухню.

– Вешайте сюда, – слегка торопливо проговорила Маша, указав на три небольших крючка на стене.

Мы повесили верхнюю одежду и прошли по полуосвещённому коридору, который вёл в комнату. Я почувствовала лёгкий запах корвалола, и чем ближе мы подбирались к комнате, тем запах этот становился отчётливее. Комната представляла собой вытянутый прямоугольника. Вдоль почти всей стены располагался большой шкаф-стенка, состоящий из множества маленьких, объединённых между собой шкафов. Такие стоят в большинстве домов стариков. У каждого шкафа на верхних дверцах стеклянные вставки. Я привыкла, что обычно в таких стенках красуются старые советские посудные сервизы, которые в давние времена являлись признаком зажиточной семьи. Но в этой квартире вместо ярких чайных сервизов стояли книги, много книг – от советской энциклопедии, до стихов Бродского. Это была настоящая огромная домашняя библиотека. В середине комнаты стоял тоже большой круглый стол, накрытый белой скатертью, поверх которой была постелена цветастая клеёнка. Маша усадила нас за этот стол, а сама ушла на кухню и в скором времени вернулась вместе с хозяйкой квартиры, неся на подносе пузатый заварочный чайник и маленькие фарфоровые кружки с розовыми цветами по бокам. Старушка поставила на середину стола миску с баранками и конфетами «Ласточка».

Каждой налили по чашке чая, и мы приступили к чаепитию.

– Как хорошо, девочки, что вы пришли в гости, – улыбаясь белой вставленной челюстью проговорила старушка, – я уже боялась, что у Маши совсем нет подруг. Ведь она не местная, по дому, наверное, очень скучает и по друзьям, которые остались там. Маша, закусывая каждый свой медленный глоток конфетой, проговорила глухим тоном:

– Бросьте, Лидия Фёдоровна, по дому я совсем не скучаю. Там нет ничего хорошего: семья, в которой нет спокойствия, дом, в котором нет даже отдельной комнаты, и маленькое село, в котором нет нормальных мест для отдыха. Что касается друзей, – я не умею дружить. Ну какая из меня подруга? Для меня есть только товарищи, а друзей у меня никогда не было и не будет. Друзья – это слово слишком серьёзное, чтобы нарекать им людей.

Мы с девочками переглянулись в недоумении, не зная, стоит ли что-то ответить на это или лучше промолчать.

– Машуля, зачем ты так? Девочкам это очень неприятно слышать. Они, наверняка, считают тебя своей подругой, – нравоучительным тоном проговорила старушка. Её серьги болтались в такт частым кивкам головы, а лицо приняло укоризненный вид. Она злилась на Машу, но даже эта злость не меняла её доброго выражения лица.

– Если это так, то я этому очень рада. Я люблю девчонок, мы с ними не разлей вода в колледже. Они мне помогли адаптироваться к этому несчастному городку, который тоже, конечно, ужасен, но не настолько, как моё село.

Сказав это, Маша с недовольным лицом отпила из крошечной чашки чай. Мы переглянулись с Лизой и Светой ещё раз.

Было видно, что девочки не в восторге сейчас от Машиных слов. Я же не была на неё зла. По факту, Маша была права. Какие мы подруги? Рассказывали ли мы когда-нибудь друг другу то, о чём принято молчать? Говорили о своих страхах, неудачах, просили совета? Нет. Маша была прямой, только она могла сказать о наших взаимоотношениях правду. За это я её и любила. Я любила и девочек, но они мне казались скучными. Света и Лиза были ближе друг к другу. Возможно, между собой они иногда и секретничали, а я тянулась к Маше, ненавязчиво мелкими шагами, но она шла неохотно мне навстречу. Мне нравилось её чувство свободы, нравилось, что она никогда не плакала из-за мальчиков, наоборот – мальчики страдали по ней. Маша всегда с особой лёгкостью относилась к любым проблемам. Я чувствовала, что она сильная, что в ней есть тот стержень, которого нет у нас. Это чувствовали все, даже преподаватели. Они относились к её словам серьёзнее, чем к словам любых других студентов, и говорили с ней мягче.