Разипурам Нарайан - Продавец сладостей. Рассказы. «В следующее воскресенье». «Боги, демоны и другие»

Но английская речь обладает чарующей силой и большим упорством, день за днем она является к нам (если позволительна такая персонификация) и спрашивает:

— Что я сделала, чем заслужила вашу ненависть? — Судья не поднимает головы, опасаясь, как бы не дрогнула его собственная решимость. Он отвечает по возможности свирепее:

— Ты — речь наших угнетателей. С твоей помощью был порабощен наш народ и люди оказались разделены на тех, кто владеет английским, и тех, кто им не владеет, и первые стали властвовать над вторыми. Из-за твоего тлетворного влияния в нашей среде произошел раскол…

— Вы очень хорошо говорите по-английски, сэр.

— Ладно, ладно, этим меня не купишь, — хмуро отвечает судья. — Мы все владеем английским, но это еще ничего не доказывает. Ты — язык, на котором говорят наши политические враги. Мы не желаем более терпеть тебя здесь. Покинь же нас.

— А куда мне деваться?

— В свою страну.

— Но моя страна, прошу меня извинить, здесь. И я, простите, готова остаться здесь на любых ролях, какие бы вы мне ни предложили, в качестве первого языка, или второго, или тысячного. Вы можете запретить меня в школах, но я всегда найду себе другое местопребывание. Я люблю эту страну, где

— Это очень красивый отрывок из Шекспира. Впрочем, я не могу допустить, чтобы время суда растрачивалось на подобные разглагольствования. Что за привычка морочить людям голову цитатами! Запрещаю тебе цитировать что-либо из английской литературы.

— Но почему вы так резко против меня настроены, сэр? По Конституции Индии я имею право знать, за что меня изгоняют.

— Конституция Индии на тебя не распространяется.

— Почему же?

— Потому что ты не индианка.

— Я гораздо больше индианка, чем вы индиец, сэр. Вам, может быть, лет пятьдесят, шестьдесят или семьдесят, а я прожила в этой стране уже два столетия.

— Когда мы провозгласили: «Вон из Индии», это относилось не только к самим англичанам, но и к их языку. Так что теперь нет никакого смысла терпеть тебя в нашей среде. Ты — речь империалистов и бюрократов, речь злокозненных крючкотворов, речь, которая всегда подразумевает и «да» и «нет» одновременно.

— Прошу прощения, но бюрократии, парламенту и суду действительно требуется такой язык, который передает тонкие оттенки значений, а не выпаливает все в лоб. А кстати, имеется ли у вас процессуально-уголовный кодекс на языке страны? И вообще, выработан ли в стране единый язык? Я помню случай с одним скромным писателем, который заказал переводы своих английских произведений на хинди, но потом вынужден был сдать переводы в ломбард.

— Почему это?

— Их выполнил для него один пандит, показавшийся ему высоким авторитетом. Сам автор язык знал слабо, все, что говорил этот пандит, принимал за святую истину и считал его переводы абсолютно безупречными. Однако, когда он показал рукопись людям, одни заявили, что в тексте слишком много санскритских слов, а другие — что в нем слишком много слов урду. Не будучи сам в состоянии разобраться в этом деле, автор просто убрал рукопись подальше с глаз. Мораль этой истории…

— Пусть она тебя не заботит. Мы хотим, чтобы тебя здесь не было.

— Может быть, вы представляете себе, что я — эдакая Британия, Владычица морей с трезубцем в руках? Но ведь я на самом деле поклоняюсь богине Сарасвати. Я всегда служила ей верой и правдой.

— Все это к делу не относится. Можешь носить сари и рисовать себе тику [33] Тика — красный кружочек, рисуемый на лбу замужней женщины. на лбу, мы все равно требуем, чтобы тебя депортировали. Самое большее, что мы можем тебе позволить, это еще пятнадцать лет…

— Пятнадцать лет, считая с какого времени? — поспешила спросить Английская Речь, чем так смутила судью, что тот распорядился дальнейшие дискуссии по данному вопросу прекратить и объявил судебное заседание закрытым.

Потребность сесть и настрочить письмо в газету глубоко укоренилась в природе современного человека. Для нас это своеобразный эквивалент колокола с веревкой, висевшего в старину перед королевским дворцом: кто ни приходил с жалобой, в любое время дня и ночи мог дернуть за веревку, колокол звонил, и немедленно появлялся король, готовый выслушать просителя. Такая система была хороша для тех стародавних времен, когда верховная власть принадлежала королю и все тут было просто и ясно; однако с развитием политических идей и общественных институтов верховная власть все время усложняется, и кому она теперь принадлежит, сам черт не разберет, недаром экзаменаторы так любят спрашивать студентов на экзамене по политическим наукам: «Кто обладает верховной властью в современном государстве?» Этим вопросом они побуждают учащегося к творческому поиску и одновременно дают почувствовать всю глубину его беспомощности и невежества. Простой же смертный, пожелавший подать жалобу или прошение, и подавно не в силах отыскать высшую инстанцию в современном учреждении. Его наивежливейшим образом будут препровождать от стола к столу. И с кем бы он ни говорил, его будет постоянно мучить чувство, что он обращается не туда, куда надо. Вот почему, стремясь избежать этой пытки, он предпочитает написать в газету. Кто бывал в газетной редакции, знает, какое невероятное количество писем с жалобами и протестами прибывает с каждой почтой на имя редактора. В газете при всем желании нет возможности опубликовать все эти письма, главным образом из-за недостатка места. Кстати сказать, почему бы нам не организовать газету под названием «Дейли протест», в которой бы печатались исключительно читательские письма? Такая газета, безусловно, имела бы широкое распространение. Ибо потребность возражать столь же насущна, как и потребность есть или спать. Протестовать, и не только против существующего порядка вещей (что обычно удается делать посредством голосования), но и против любого дела или обстоятельства, — таково прирожденное право человека. Инстинкт протеста необычайно силен. И невозможно предугадать, когда и отчего он вдруг взыграет. Например, несколько дней назад я получил письмо с какой-то необычной маркой на конверте. И я поймал себя на следующей мысли: «Когда наконец наше почтовое ведомство научится более культурно погашать марки? Какой смысл издавать новые художественные или тематические марки, если их все равно так замазывают, что ничего не разобрать?» На той марке просматривалась фигура какого-то святого, но понять, кто именно изображен, я не мог, поскольку сама фигура и надпись под ней были щедро покрыты черной краской почтового штемпеля. Случалось мне возмущаться и тем, как на почте обращаются с открытками: штемпель закрывает и адрес, и самое послание. Впрочем, этому я про себя находил объяснение: вполне возможно, что почтовое ведомство вообще не хочет, чтобы люди пользовались открытками. Но такие красивые марки с изображениями святых, философов и поэтов — ведь это совсем другое дело. Человек имеет право требовать, чтобы их доставляли ему не портя. Другой, так сказать, кандидат на опротестование — Всеиндийское радио. При всех своих благих намерениях эта организация вызывает гнев наибольшего числа людей. Последним поводом для всеобщего негодования служит «Общенациональная программа», которую вы можете услышать (если пожелаете) по субботам поздно вечером. При мне один человек выражал против этой передачи самый бурный протест: «Тоже мне, общенациональная программа! Каждую неделю в ночь на воскресенье слушать по радио одно и то же, без малейшей доли разнообразия, да кто это может вынести? Никакие знаменитые артисты не помогут. Надо будет написать кому-нибудь и выразить свое возмущение. От того, что они назвали программу общенациональной, она еще общенациональной не сделалась. Непременно напишу и выражу свой протест».