Мухтар Ауэзов - Путь Абая. Том 1

— Спойте мне «Жирма-бес»! Начни ты, Амир, а Умитей и Айгерим подхватят. Пусть эта песня и будет нашим прощаньем, милые мои младшие братья!

Просьба звучала необычно, но убедительно. Это была просьба истинного сэри, прощальный привет акына. Абай так и понял его слова.

Молодежь не заставила себя упрашивать. Все трое запели тотчас же, Биржан, сидя в седле, слушал их с нескрываемым удовольствием, слегка прищурив глаза и чуть заметно улыбаясь. Вдруг быстрым движением руки он остановил их. Сдвинув на затылок свою бобровую шапку с зеленым бархатным верхом и склонившись с коня к молодежи, он запел сам. Это была никому не известная еще песня, но припев ее объяснял все:

На этих словах голос его дрогнул, он изменился в лице и тронул коня.

Абай и его друзья стояли, застыв от удивления. Певец удалялся, не прерывая песни, посвященной остающимся. Абай понял первый.

— Новая песня Биржана!.. Она родилась здесь, сейчас… Это его прощанье с нами… настоящее внезапное вдохновение певца! — И он продолжал прислушиваться.

Амир бросился к коню, крикнув:

— Догоню и выучу! Разве можно, чтоб она пропала?

Он помчался вслед за путниками и поехал вместе с ними.

Биржан все не прерывал своей песни. Его голос далеко разносился по степи. Абай с друзьями продолжали стоять и слушать. Песня не смолкала, снова донесся припев:

Путники удалялись. Вот они поднялись на бугор, а пение Биржана все еще ясно слышалось провожающим.

— Отсюда до них целый козы-кош {127} , а песню все еще слышно! — восхищенно сказал Ербол. — Вот это голос!

Еще минута — и всадники скрылись с песней за бугром. Амир попрощался с ними на его гребне и погнал коня обратно. Абай с друзьями дождались его, не уходя от юрты.

Амир знал уже песню наизусть. Подъезжая, он начал ее припев:

— А как он назвал эту песню? — спросила Умитей.

Амир смутился.

— Экий я!.. Не догадался спросить!

— А Ербол только что придумал ей название, — сказал Абай, идя к юрте. — Он говорит, что песня слышна на расстоянии козы-кош. Вряд ли Биржан успел как-нибудь назвать ее, так пусть она так и называется — «Козы-кош»!

У юрты к ним подошла байбише Кунке, опираясь на большую резную палку. Вся молодежь с почтительным приветствием повернулась к ней, Айгерим встретила ее обычным низким поклоном снохи перед свекровью. Но Кунке, не отвечая на салем молодежи, обратилась к Абаю:

— Абай, свет мой, что ты делаешь? Какой пример подаешь? Хоть раз ты видел, чтобы наш аул провожал гостя с таким почетом?.. Кого ты возносишь, кого ставишь выше нас? Добро бы так поступил ветреный мальчишка, вроде Амира, а ты… А я-то полагалась на тебя, свет мой!

Абай вспыхнул от досады, но быстро овладел собой:

— Апа, вы хотите, чтоб в ауле была мертвая тишина? Вы уверены, что в этом и заключается высшее приличие. Но такого приличия добиться легко. Его найдешь везде, а такие песни — нигде! — И, усмехнувшись, он повернулся к молодежи.

Ербол и Амир, давясь от смеха, повторяли за ним:

— Приличие найдешь везде, а песню — нигде…

Кунке всю передернуло от возмущения. Бросив презрительный взгляд на Абая, она резко отвернулась от него и пошла к себе. Теперь Амир не сдерживал смеха:

— Вот это рывок, Абай-ага!.. Одной рукой ты перекинул ее через плечо!

Айгерим и Умитей, не выдержав, фыркнули и, смутившись, убежали за Молодую юрту. Но неугомонный озорник продолжал, глядя вслед бабушке:

— Жить не дает! Если Амир запел, значит, и от веры отступился?

И он снова залился неудержимым смехом.

Вскоре после отъезда Биржана все Тобыкты всколыхнула неожиданно вспыхнувшая распря.

Стоял конец лета, когда, спускаясь с летних стоянок в предгорья, аулы дружественных родов, кочевавшие с весны бок о бок, начинают расходиться в разные стороны. В такое время конокрады из соседних родов учащают ночные набеги. Дня не проходит, чтобы по аулам не пронеслась тревога: «Угнали!.. Напали!..» В эти неспокойные ночи осмотрительные хозяева не отпускают табуны далеко от стоянок и жигиты не сходят с коней, оберегая косяки.

Абылгазы, сын Караши, ловкий и смелый жигит, тоже выехал в ночное в помощь табунщикам, перегонявшим табуны жи-гитеков к соседнему урочищу Каршигалы. Вместе с ним поехал и Оралбай — не за тем, чтобы охранять коней своего отца Каумена, которых у того было совсем немного, а просто для того, чтобы рассеяться и уйти от своих тяжелых мыслей.