Джозеф Конрад - Прыжок за борт. Конец рабства. Морские повести и рассказы

Джим стал медленно ходить взад и вперед перед моим стулом; левую руку он засунул в карман, задумчиво опустил голову, а правую руку изредка поднимал, словно отстраняя кого-то невидимого со своего пути.

— Должно быть, вы думаете, что я сходил с ума, — заговорил он изменившимся голосом. — Это неудивительно, если вы вспомните, что я потерял шапку. Солнце все выше поднималось над моей обнаженной головой, но, вероятно, в тот день ничто не могло причинить мне вреда. Солнце не могло свести меня с ума… — Правой рукой он отогнал мысль о безумии, — И не могло меня убить… — Снова рука его отстранила тень. — Но у меня этот выход был…

— В самом деле? — сказал я, страшно удивленный этим оборотом; я взглянул на него с таким чувством, словно передо мной показалось совершенно новое лицо.

— Я не заболел воспалением мозга и не свалился мертвым, — продолжал он, — Меня не тревожило солнце, палившее мне голову. Я размышлял так же хладнокровно, как если бы сидел в тени. Эта толстая скотина — шкипер — высунул из-под паруса свою огромную стриженую голову и уставился на меня рыбьими глазами. «Donnerwetter! Вас это убьет», — проворчал он и, как черепаха, полез назад. Я его видел и слышал. Он не помешал мне думать. Как раз в эту минуту я думал о том, что не умру.

Мимоходом он зорко на меня посмотрел, пытаясь угадать мои мысли.

— Вы хотите сказать, что размышляли о том, умрете вы или нет? — спросил я, стараясь говорить спокойно.

Он кивнул, продолжая шагать.

— Да.

Он сделал еще несколько шагов, а потом повернулся, словно дошел до конца воображаемой клетки; теперь обе его руки были засунуты в карманы. Он остановился как вкопанный перед моим стулом и посмотрел вниз.

— Вы этому не верите? — осведомился он с напряженным любопытством.

Мне вдруг захотелось торжественно заявить о том, что я верю всему, что бы он ни счел нужным мне сообщить.

Он слушал меня, склонив голову к плечу, а я еще раз увидел проблеск света сквозь туман, в котором протекала его жизнь. Свеча горела тускло и трещала под стеклянным колпаком; то был единственный источник света, позволявший мне видеть Джима. За его спиной была темная ночь и яркие звезды, их блеск уводил взоры в темноту еще более густую, однако какая-то таинственная вспышка, казалось, осветила для меня его мальчишескую голову, словно в этот момент юность его на секунду вспыхнула и погасла.

— Вы очень добры, вы так хорошо меня слушаете, — сказал он. — Мне легче. Вы не знаете, что это для меня значит. Вы не знаете…

Казалось, ему не хватало слов. На момент я увидел его очень отчетливо. Он был одним из тех юношей, каких вам приятно видеть около себя, вам хочется представлять самого себя в юности таким, как он; одна его внешность пробуждает те иллюзии, которые вы считали забытыми, угасшими, но близость иного пламени их оживляет, они бьются где-то глубоко-глубоко, дают свет, тепло!.. Да, тогда я увидел его на момент… и это было не в последний раз.

— Вы не знаете, как много значит для человека в моем положении, когда тебе верят, когда ты можешь говорить откровенно, с тем, кто старше тебя. Это так тяжело… так ужасно несправедливо… и так трудно понять.

Туман снова сгустился вокруг него. Не знаю, каким я представлялся ему стариком и насколько казался мудрым. Но в ту минуту я чувствовал себя вдвое старше и действительно мудрым. Но, увы, бесполезной мудростью. Конечно, только у тех, кто связан с морем, сердца широко распахиваются навстречу юности, стоящей у черты, — юности, что взирает блестящими глазами на сверкающую гладь, которая является лишь отражением их взгляда, полного огня. Какая великолепная неясность таится в ожиданиях, которые каждого из нас увлекли к морю, какая жажда приключений! А эти приключения — наша неотъемлемая и единственная награда! То, что мы получаем… ну, об этом мы не говорим; но может ли хоть один из нас сдержать улыбку? В жизни на море, только в ней одной иллюзия — подлинная реальность, лишь здесь все вначале — иллюзия, и нигде разочарование не наступает так быстро, а подчинение не бывает более полным. Не все ли мы начинали, стремясь только к одному, кончали, зная только об одном, и проносили сквозь ряд отвратительных дней воспоминание о тех же чарах? Неудивительно, что мы ощущаем узы братства, когда тяжелый удар падает на одного из нас; и помимо содружества на море нас связывает иное, более широкое чувство, — чувство, которое влечет взрослого человека к ребенку.