Элинор Глин - Возрождение

— Простите, сэр Николай? — сказал он, как будто бы я позвал его.

— Разве женщины не самые странные создания на свете, Буртон?

— Совершенно верно, сэр Николай, — и он улыбнулся. — Начиная с мамзель, и кончая дамами, подобно ее милости, они любят знать, что мужчина принадлежит им.

— Вы думаете, что это так, Буртон?

— В этом и сомнения нет, сэр Николай.

— Откуда же вы их так хорошо знаете, будучи холостяком, вы, старый домовой?

— Может быть, именно поэтому, сэр. Женатый человек теряет дух и зрение.

— Я кажусь одиноким, не правда ли, Буртон? — и я снова рассмеялся.

— Правда, сэр Николай. Но я осмелюсь сказать… не думаю, что вам придется долго быть одному. Ее милость приказала подать себе чашку чаю сразу же, как только пришла к себе в комнату.

И с неописуемым выражением полнейшей невинности в своих милых старых глазах, этот философ и глубокий знаток женщин почтительно вышел из комнаты.

На другой день после свадьбы я вышел в гостиную только перед самым завтраком, в половине первого. Моей молодой жены там не было.

— Ее милость вышла прогуляться, сэр Николай, — уведомил меня Буртон, усаживая в кресло.

Я взял книгу, лежавшую на столе. Это был томик «Последних поэм» Лауренса Хена. Должно быть, он был прислан день или два тому назад, вместе с несколькими только что вышедшими книгами, но я его тогда не заметил. Он был разрезан не весь, но кто-то разрезал его до восемьдесят шестой страницы и остановился, очевидно, чтобы найти поэму, называвшуюся «Слушай, Любимая» — между страниц лежал разрезной нож. Читавший — кто бы он ни был — очевидно, перечитывал его несколько раз, так как книга легко открывалась в этом месте. Одна строфа особенно поразила меня:

А затем мой глаз остановился в конце страницы:

У нас обоих сильные души, но хватит ли силы победить окружающее и «слиться навеки»?

Не больше, чем час тому назад, это, должно быть, читала Алатея. Хотел бы я знать, какие в ней это вызвало мысли.

Я твердо решил попросить ее прочесть мне всю поэму, когда мы останемся вместе после завтрака.

Пошел дождь, погода была прескверная. Не знаю, почему вышла Алатея. Быть может, она в таком же тревожном настроении, что и я, и имея возможность свободно двигаться, старается разогнать свое настроение быстрой ходьбой.

Я стал составлять план своих будущих действий.

Волновать ее как можно больше.

Дать ей понять, что некогда я считал ее совершенством, но она сама разочаровала меня в этом — и теперь я равнодушен к ней.

Что я циничен, но люблю отвлеченные рассуждения о любви.

Что у меня есть друзья, которые развлекают меня, и что она нужна мне только, как секретарша и компаньонка: что малейший интерес, который я выкажу к ней, объясняется только моим собственным тщеславием, так как в глазах света она — моя жена.

Если я только смогу выдержать характер, не смягчусь при виде ее беспокойства и сумею довести игру до конца, я несомненно должен буду выиграть и, может быть, даже раньше, чем смею надеяться.

Я был рад, что ее не было, так что я мог взять себя в руки и, так сказать, вооружиться перед встречей.

Как раз перед завтраком, я услышал как она пришла и прошла в свою комнату, а затем, уже без шляпы, вошла в гостиную.

Ее вкус так же хорош, как и вкус Корали — быть может, ее новые платья заказаны там же — она великолепно выглядела. Теперь, когда я без помехи могу наблюдать за нею, я вижу, как она молода, благодаря своей детской фигурке и совершенному овалу лица. Несмотря на строгий рот и спокойные манеры, ей нельзя дать больше восемнадцати лет.

Я держал в руках книгу стихов.

— Я вижу, вы читали это, — заметил я после того, как мы холодно пожелали друг другу доброго утра.

На секунду ее зрачки сократились — она досадовала на себя, что оставила в книге разрезной нож.

— Да.

— Почитаете вы мне после завтрака?

— Конечно.

— Вы любите стихи?

— Да… некоторые.

— В этом духе?

Ее щеки слегка порозовели.

— Да… я должна бы была иметь более классические вкусы, но эти стихи кажутся настоящими… как будто автор действительно думал о том, о чем писал. Я не сужу об отвлеченной поэзии, я люблю ее только тогда, когда она выражает какую-нибудь истину, какую-нибудь мысль, которая близка мне.