Элинор Глин - Возрождение

У Сюзетты на левой щеке высоко около глаза, есть родинка, а на ней три черных волоска. До сегодняшнего дня я не замечал их. Кончено! Я не могу больше!

Конечно, у всех нас есть родинки с тремя черными волосками и ужасен тот момент, когда их замечают. Разочарование — трагедия жизни.

Я не могу не быть страшно самоуглубленным. Морис будет согласен со всем, что я не скажу, так что с ним не стоит и разговаривать, — и я бросаюсь к этому дневнику — он не может взглянуть на меня любящими водянистыми глазами, полными укора и неодобрения, как это сделал бы Буртон, если бы я обратился к нему.

Время было слишком беспокойным для того, чтобы писать, вот уже два месяца, как я не открывал эту тетрадь. Но ведь не может быть, не может быть, что мы будем разбиты. О Боже, почему я не могу снова стать способным сражаться мужчиной.

Налеты постоянное явление. «Дамочки», как и все почти, оставили Париж на время мартовских и апрельских опасностей, но теперь их страхи немного успокоены и многие вернулись. Чтобы убить время, они носятся по театрам и кинематографам, а затем вскакивают в редко встречающиеся такси и отравляются смотреть на места, где взорвались бомбы, сброшенные с аэропланов, или снаряды Берты и поглазеть на то, как горят дома и вытаскивают раздавленные тела жертв. Эта испорченная компания вызывает во мне тошноту. Но такова не вся Франция — великая, дорогая, храбрая Франция — это только часть ее бесполезного общества. Сегодня меня навестила герцогиня де Курвиль-Отевинь, поднялась по всей этой лестнице даже без одышки (сегодня лифт опять стал). Что за личность! Как я уважаю ее! Она работала великолепно с самого начала войны. Ее госпиталь — чудо. Ее сын был убит, отважно сражаясь под Верденом.

— Ты выглядишь так же грустно, как больной кот, — сказала она мне.

Она любит говорить по-английски, но пересыпает свою речь французскими выражениями.

— Какой в этом толк, молодой человек. Мы еще не уничтожены! Я рассорилась с несколькими из моих родственников, убежавших из Парижа. Идиоты! Наше развлечение теперь Берта [5] «Большая Берта» — немецкая 420-мм мортира. Разработана в 1904 году и построена на заводах Круппа в 1914 г., названа в честь внучки Альфреда Круппа, являвшейся к тому времени официальной единоличной владелицей концерна. Распространенное утверждение о том, что в марте-августе 1918 года «Большая Берта» обстреливала Париж, не соответствует истине. Для обстрела Парижа было построено специальное сверхдальнобойное орудие «Колоссаль» («парижская пушка») калибра 210 мм с дальностью стрельбы до 120 км. , а ночные налеты — славные громыхалки. — И она тихонько рассмеялась, высвобождая ножницы, запутавшиеся в ярко-красном шерстяном вязаном жакете, одетом поверх формы сестры милосердия. Эта великосветская дама старого режима совершено чужда кокетства.

— Они забавляют моих раненых. Что же делать, — война остается войной, и киснуть бесполезно. Ободрись, молодой человек!

Затем мы заговорили о других вещах. Она остроумна и прямолинейна, каждая ее мысль и каждое действие полны доброты. Я люблю герцогиню. Моя мать была ее закадычной подругой.

Просидев двадцать минут, она приблизилась к моему креслу.

— Я знаю, сын мой, что тебе горько не иметь возможности сражаться, — сказала она, поглаживая меня когда-то прекрасной, но теперь покрасневшей и загрубевшей от работы рукой, — поэтому я урвала минутку, чтобы навестить тебя. Если будет нужно, ты будешь защищаться и на одной ноге — хотя в этом не будет нужды, и вы — вы раненые, вы, — которых пощадила судьба, можете поддержать дух. Подумай, ведь ты можешь, по крайней мере, молиться, у тебя есть время на это, а у меня нет. Но милостивый Бог поймет.

На этом она оставила меня, задержавшись перед зеркалом, висевшим у дверей, чтобы поправить свою круто завитую челку (она придерживается старомодной прически). После ее ухода я почувствовал себя лучше. Да, это так. Боже! почему я не могу драться!

Не задет ли новым лечением какой-нибудь нерв? Я, попеременно, то нахожусь в состоянии оцепенения и полного равнодушия к тому, как протекает война, то шумно заинтересован. Но я еще слишком чувствителен для того, чтобы покидать мою квартиру, я выезжаю только тогда, когда меня может прокатить в своем автомобиле одна из «дамочек» (так Морис зовет вдову, разводку и других утешительниц военных мужских сердец). У других нет автомобилей. Бензин не для обыкновенных людей.