Элинор Глин - Возрождение

Я мог заметить, что мой вид был для нее большим ударом — моя привлекательность для нее исчезла. Я был только «бедным милым Николаем» и ее манеры стали материнскими. Нина, настроенная матерински. Когда-то она пришла бы в ярость при одной мысли об этом. Нине тридцать девать лет, ее мальчик только что поступил в авиационный отряд, — она рада, что война скоро кончится.

Она любит своего мальчика.

Она рассказала мне новости нашего старого мира праздной бесполезности, превратившегося теперь в мир серьезной работы.

— Почему ты сразу же, с момента ухода на войну так бесповоротно отрезал себя от всего и всех? Очень глупо с твоей стороны.

— Когда я был мужчиной и мог воевать, мне нравилось сражаться — и я не желал больше видеть никого из вас. Вы все казались мне такими бездельниками, а потому я проводил свои отпуска в деревне или здесь. Теперь вы кажетесь замечательными созданиями, а бездельником я сам. Я никуда не гожусь…

Нина приблизилась ко мне и коснулась моей руки.

— Бедный милый Николай, — снова сказала она.

Мне было страшно больно заметить, что прикосновение ко мне не вызывало у ней больше дрожи. Никогда больше ни одна женщина не почувствует трепета в моем присутствии.

Нина знает все относительно платьев. Из всех, когда-либо встречавшихся мне, англичанок, она одета лучше всех. Я слышал также, что она очень хорошо работала на нужды войны, она заслуживает своих двух недель в Париже.

— Что ты будешь делать, Нина? — спросил я ее.

Она будет посещать театры каждый вечер и обедать с массой прелестных «краснокрестников» [3] Краснокрестник — работник Красного Креста , работающих здесь, с которыми она не виделась долгое время.

— Я собираюсь проводить время только легкомысленно, Николай. Я устала от работы.

Ничто не может превзойти ее доброту — материнскую доброту.

Я старался заинтересоваться всем, о чем она говорила — только это казалось таким далеким. Как будто я разговаривал во сне.

Вернувшись, она конечно запряжется в свою работу, но как и все остальные, она устала от войны.

— А когда будет заключен мир, что возможно случится очень скоро, что тогда?

— Думаю, что я снова выйду замуж.

Я подскочил. Я никогда не размышлял над возможностью замужества Нины — она всегда находилась на вдовьем положении, жила в своем милом маленьком домике на Куин Стрит и обладала чудеснейшей кухаркой.

— Чего ради?

— Хочу пользоваться обществом и привязанностью одного мужчины.

— Кто-нибудь на виду?

— Да… один или двое… Говорят, что теперь недостаток мужчин. Еще никогда в жизни я не была знакома со столькими мужчинами, как теперь.

Напившись чаю, она сказала:

— Ты совершенно выбился из колеи, Николай. Твой голос резок, замечания полны горечи, должно быть, ты ужасно несчастен, бедный мальчик.

Я сказал ей, что так оно и есть — не было смысла лгать.

— Все кончено, — сказал я и она наклонилась и поцеловала меня, прощаясь, — материнский поцелуй.

А теперь я одни. Что мне делать весь этот вечер? Или во все другие вечера? Пошлю за Сюзеттой, чтобы она пообедала со мной.

Сюзетта (Renée Adorée) и сэр Николай Тормонд (Lew Cody). Сцена из фильма Man and Maid" , 1925, Metro-Goldwyn-Mayer

Сюзетта была занимательна. Я сразу сказал ей, что не нуждаюсь в выражении ее чувств.

— На этот вечер можешь отдохнуть от нежностей, Сюзетта.

— Мерси, — а затем она вытянулась, вскинула маленькие ножки в тупоносых маленьких туфельках на четырехдюймовых каблуках и закурила сигаретку.

— Жизнь тяжела, мой друг, — сказала она мне. — А теперь, когда здесь англичане, так трудно не влюбиться.

На минуту я подумал, что она вздумала уверять меня в том, что я возбудил ее любовь. Я вспыхнул — но нет — она приняла всерьез мои слова, когда я сказал ей, что не нуждаюсь сегодня в нежности.

Меня снова охватило неприятное чувство.

— Нравится тебе англичане?

— Да.

— Почему?

— Они славные парни, чисты, они, также, храбрые мужчины и способны на переживания. Да, трудно остаться нечувствительной. — Она вздохнула.

— Что ты делаешь, когда влюбляешься, Сюзетта?

— Мой друг, я немедленно отправляюсь на две недели к морю, в нашей профессии влюбиться — значит погибнуть. Там я брожу… брожу и освобождаюсь от влюбленности… Никогда нельзя поддаваться чувству, ценой чего бы то ни было.

— Но у тебя доброе сердце, Сюзетта — ты сочувствуешь мне.