Элинор Глин - Возрождение

Мне лучше иметь ничтожество, в таком случае, я смогу высказывать мои мысли без стеснения. Я буду платить ей вдвое больше того, что она получает сейчас, — две тысячи франков в месяц — военную цену.

Когда я предложил это, на ее щеках показалась легкая краска, и она замялась.

— Вы находите, что этого недостаточно? — спросил я.

Она ответила очень странно:

— По-моему, слишком много. Я думаю, могу ли я принять это. Я хотела бы.

— Тогда так и сделайте.

— Хорошо. Конечно, я, со своей стороны, сделаю все возможное, чтобы заслужить это, — на этом она поклонилась и оставила меня.

Как бы то ни было, шуметь она не будет.

Нина написала в первый раз после того, как вышла замуж за Джима, — это было, как раз, перед мартовским наступлением. Она была слишком счастлива или слишком тревожилась, чтобы вспомнить о своих друзьях — даже о «старых и дорогих», но теперь Джим, к счастью, ранен в щиколотку, что задержит его дома на два месяца, и у нее есть немного свободного времени.

«Ты и представить не можешь, Николай, насколько иное положение для меня вся война, когда я знала, что Джим находится на передовых позициях. Я обожаю его — и до сих пор сумела поддержать его обожание ко мне, но вижу, что мне придется быть осторожной, если он останется со мной долгое время.»

Как кажется, Нина не нашла отдыха и покоя, на которые надеялась.

Надеюсь, что мне принесет успокоение работа над книгой. Первая глава уже обдумана — и завтра я начинаю.

Мисс Шарп пришла пунктуально в десять. На ней было бумажное, белое с черным, платье. Она так тонка, что ее прямо не видно, весьма вероятно, что в вечернем платье она представляет из себя просто массу костей, но, слава Богу, я не увижу ее в вечернем платье. Уходит она в шесть. Буртон устроил так, что завтракать она будет здесь. На это ей дается час, и завтракать она может в маленькой гостиной, которую я предназначил для ее рабочей комнаты. Конечно, ей не понадобится целого часа на еду, но Буртон говорит, что ей нужно предоставить это время, — так всегда делается. Это большое неудобство, потому что, может статься, в 12.30 на меня, как раз, найдет вдохновение, а она, я думаю, побежит, как бегали у нас дома горничные, когда звонили к завтраку в людской. Но я не могу ничего сказать.

Я был полон мыслей, и начало моей первой главы шло, как по маслу, а когда мисс Шарп перечла его мне, я увидел, что она не сделала ни одной ошибки. Это счастье.

Она ушла и перепечатала записанное, а затем села завтракать так же, как и я, но зашел Морис, и мой завтрак занял больше времени, чем ее — была уже половина второго, когда я позвал ее, позвонив в мой ручной колокольчик (хорошенький, серебряный, который я вывез когда-то из Каира). Она сейчас же появилась с переписанным в руках.

— В течение получаса мне нечего было делать, — сказала она. — Не можете ли вы дать мне еще какую-либо работу, которой я могла бы заняться, если это случится снова.

— Можете почитать книгу, их много там, в книжном шкафу, — сказал я ей. — Или я могу дать вам некоторые письма с тем, чтобы ответить на них.

— Спасибо, это будет лучше. — (Она, очевидно, добросовестна).

Мы снова начали.

Она сидит со своим блокнотом за столом и, когда я останавливаюсь, сохраняет полную тишину — это хорошо. Я доволен своей работой. Сегодня ужасно жарко и в воздухе какое-то напряжение, как будто что-то должно случиться. Новости все те же, может быть, чуть-чуть лучше… Сегодня у меня небольшой обед. Вдова, Морис и мадам де Клерте — как раз четверо, а после обеда мы едем в театр. Я редко выхожу — для меня это так сложно… А Морис дает нам ужин в своих комнатах, в Ритце. Сегодня мое рождение — мне тридцать один год.

Что был за вечер 26-го июля! В театре было жарко, меня так беспокоило неудобное положение, а от света болел глаз. Мы с мадам де Клерте уехали до конца спектакля и, добравшись в моем экипаже до Ритца, расположились в комнате Мориса. Мы обсуждали положение и влияние прихода американцев, подбодрившего всех, и были настроены скорее радостно. Но тут раздались гудки сирен, выстрелы последовали сразу же за возвращением Мориса и Одетты. Они казались необыкновенно громкими, и мы слышали, как осколки шрапнели падали на террасу внизу. Одетта была испугана и предложила спуститься в погреб, но так как комнаты Мориса только во втором этаже, мы решили, что это ни к чему.

На некоторых людей страх оказывает особенное действие. Лицо Одетты посерело и она с трудом владела голосом. Я думал о том, скоро ли она позволит сдержанности соскочить с себя и без оглядки убежит в погреб. Мадам де Клерте совершенно не была взволнована.