Александр Снегирёв - Нефтяная Венера (сборник)

После смерти родителей все в их квартире казалось новым и чужим. Здесь я когда-то впервые поцеловал Лену, вот рояль, под которым я ее обнимал. Лампочка-индикатор на телевизоре заклеена изолентой. Мама определила с помощью маятника, что через эту лампочку телевизор высасывает из человека энергию. На паркете – карандашная разметка, обозначающая энергетические разломы. Я ходил по гостиной, мрачно глядя под ноги, а из-за большой стеклянной двери на меня настороженно смотрел сын-дурачок, одетый в мою ношеную футболку.

Я оказался заложником родительской добродетели. Инвалид – тюрьма для близких, колодка на ногах. Никуда не пойдешь, не уедешь. Только и знай, что сиди при нем да горшки выноси. Родители взяли Ваню на воспитание, а теперь вот умерли в одночасье! При чем здесь я?! Да, сын – мой, но я от него уже отказался пятнадцать лет назад! У него нет отца! У него даже в свидетельстве о рождении в графе «отец» стоит прочерк! Чего он липнет ко мне, как банный лист! Жизнь моя поехала под откос. Вспомнил мать:

– Сука! Какая же ты сука! Хотела внука?! Получила! Мало! Даже после смерти хочешь, чтобы я жил по твоим правилам! Не выйдет! – шипел я. – Я родился мертвым не для того, чтобы в тридцать лет похоронить себя заживо!..

А может, я и не рождался вовсе? Может, акушеры меня так и не оживили? Тогда я мертв, я воплотился в каком-то другом, неправильном, искаженном мире…

Сбагрив тела родителей в крематорий, я решил по-быстрому сдать сына в интернат, надеясь еще успеть на рейс за океан. Посадил Ваню в машину и поехал договариваться.

Проезжая по узкой улице, мы увидели крупное существо в старой нейлоновой куртке и надвинутой на лоб шапке, несмотря на жару. Существо вяло плелось по тротуару, а вокруг скакали мальчишки с игрушечными ружьями и обстреливали его пластмассовыми пульками.

– Пошел отсюда! Пошел! Огонь! – кричал бойкий мальчик-вожак.

Оказавшись близко, я разглядел лицо существа. Слабоумный бродяга, загоняемый детьми, как древний мамонт. Он отвечал на стрельбу и крики невнятным мычанием и, неловко прикрываясь рукой, шел дальше. Я подумал было шугануть мальчишек, но тут хлопнула дверца, раздался визг тормозов, рядом бешено засигналили. Ваня выскочил из машины, едва не угодив под автобус.

– Заклинаю вас, уйдите! – тяжело дыша, крикнул он мальчишкам.

Мальчишки замерли, рассматривая новоявленного заступника.

– Не влезай, колобок, а то и тебя продырявим! – нашелся мальчик-вожак, и вся свора заулюлюкала.

Включив аварийку, я выскочил на тротуар и кинулся на мальчишек. Они отбежали недалеко и собрались дразнить нас, но я схватил пивную бутылку, валявшуюся рядом с урной, и швырнул в их сторону. Ваня вытащил из урны еще одну бутылку, метнул косо и попал в ногу слабоумному, за которого сам же заступился. Тот замычал и полез через кусты, подальше от всех. Извиняясь, Ваня кинулся вдогонку, но я его поймал за край футболки. Мальчишки остановились вдалеке.

Мы сели обратно в машину, колени и руки у меня тряслись, сердце скакало в груди, зуб на зуб не попадал. Кое-как завел мотор, развернулся. Судьба плотно навалилась на меня, как бывает в час пик в метро. Незнакомые люди, стоящие на расстоянии, вдруг оказываются прижатыми лицом к лицу, телом к телу. Невольно, даже если не хочешь, увидишь все прыщики, поры, волоски на щеке соседки, только что казавшейся безупречной. Моя судьба оказалась прямо перед носом. Задышала в лицо. Я почувствовал ее запах. Долго отворачивался, но в конце концов вынужден был ее рассмотреть. Вопреки ожиданиям и страхам, резкое укрупнение не отвратило меня. Боишься чего-нибудь, а когда доходит до дела – оказывается, не так уж и страшно. Я вдруг понял: хватит бегать от судьбы. От ее предложений.

Мы прожили на даче неделю, как и планировали. Доктор рекомендует Ване свежий воздух. Время прошло спокойно, картиной никто не интересовался.

Стоим на остановке. По-прежнему тепло. Из-под колес проезжающих машин летят брызги. Я то и дело оттаскиваю Ваню от края дороги, куда он лезет, высматривая автобус. Наконец подходит наш: расплатившись с шофером, протискиваемся в салон.

У меня появилась привычка копировать некоторые Ванины черты. Например, гримасничать, нарочито морщить лоб, высовывать язык, как бы от усердия. Хожу вразвалку, важно глядя по сторонам… Почему? Наверное, подсознательное проявление солидарности. Такое бывает, когда поднимаешься по лестнице вслед за каким-нибудь искривленным увечным на костылях и не можешь его обогнать. Сначала злишься из-за того, что твоя скорость резко замедлилась, потом вспоминаешь нормы общественной морали и коришь себя за черствость, а когда лестница наконец заканчивается и можно припустить и скакать, ты вдруг никуда не спешишь. Плетешься по-прежнему рядом с калекой. Неловко демонстрировать возможности своих ног перед тем, у кого их нет или плохо работают. Все равно что хвастать деньгами перед нищим. Конечно, это чувство быстро улетучивается, когда проходишь несколько метров, инвалид остается позади, а ты идешь вперед, ускоряя шаг, и с каждым метром стыд и сострадание выветриваются из головы.