Жорж Санд - Маттэа

— Если вас увезут в деревню, — сказал ей Тимофей, покидая ее на некотором расстоянии от дворца, — дайте мне знать, куда вы едете, и рассчитывайте, что я буду у вас.

— Может быть, меня запрут, — печально сказала Маттэа.

— Посмотрю я, как мне помешают обмануть сторожей, — отвечал Тимофей. — Княжна Гика меня не знает. Если я явлюсь к вам при ней, сделайте вид, что вы меня никогда не видали. Прощайте и мужайтесь! Смотрите, не говорите вашей крестной матери, что вы приехали к ней не прямо от вас. Мы скоро увидимся.

Вместо того, чтобы ехать ужинать к своей актрисе, Тимофей вернулся к себе и начал мечтать. Когда же, при первых лучах зари, он растянулся на постели, чтобы предаться краткому отдыху, достаточному для его деятельного организма, то план его жизни был уже составлен. Тимофей не походил на простого и бесхитростного Абдула, этого героя бескорыстия и искренности. Он был гораздо выше его в известном смысле и немногим ниже в другом, так как его ложь никогда не была предательством, а подозрительность никогда не была несправедливой. В тех случаях, когда его хитрость и осторожность были нужны, чтобы действовать против мошенников, он показывал им, что может превзойти их в искусстве, не занимаясь их профессией.

Все его действия носили отпечаток глубины, проницательности, расчета и настойчивости. Он часто обманывал, но никогда не надувал, его уловки всегда клонились к тому, чтобы добрые торжествовали над злыми. По его принципу все необходимое должно быть справедливо, а то, что порождает хорошее, не может быть дурным. Это нравственное правило турок доказывает пустоту и безумие всех человеческих формул, так как оттоманские деспоты пользуются им для того, чтобы рубить головы своим друзьям по простому подозрению, а Тимофей все-таки делал из него прекрасное применение ко всем своим действиям. Что касается его личной щепетильности, то ее можно доказать одним словом. Он служил у десятерых господ, будучи в сто раз искуснее их всех, и, служа им, не собрал ни малейшей добычи. Это был веселый малый, любящий жизнь, тративший то немногое, что зарабатывал, и столь же неспособный присвоить чужое, как и сохранить свое, но любящий счастье и ласкающий его в мечтах, как любовницу, которую очень трудно получить и очень почетно удержать.

Самой любимой и законной мечтой его жизни было сделаться когда-нибудь настолько богатым, чтобы поселиться в Италии или во Франции и быть избавленным от всякой зависимости. Тем не менее он питал искреннюю и горячую привязанность к своему отличному господину Абдулу. Когда он выделывал фокусы со своим доверчивым хозяином (только для его пользы, так как Абдул разорился бы в тот же день, если бы предоставить ему самому ведение дел), когда, говорю я, он обманывал его, ради его обогащения, он делал это не из желания над ним посмеяться, так как глубоко уважал его и то, что считал он глупостью у других хозяев, казалось ему величием у Абдула.

Несмотря на эту привязанность, ему хотелось отдохнуть от своей трудовой жизни или, по меньшей мере, пользоваться ею самому, а не тратить свои способности, чтобы служить другим. Крупная операция могла бы обогатить его, если бы у него были большие деньги. Но, не имея достаточной суммы, он не хотел делать маленьких операций, и главное, отталкивал с холодным и молчаливым презрением заискивания тех, кто хотел заинтересовать его в своих операциях в ущерб Абдул-Амету. Синьор Спада не замедлил это сделать, но так как Тимофей не пожелал его понять, достойный купец льстил себя мыслью, что, потерпев неудачу, был настолько искусен, что, по крайней мере, не выдал себя.

Главной утопией Тимофея был выгодный брак. Он не мог себе представить ничего лучше того, чтобы завоевать свое положение не посредством дураков и подлецов, но с помощью сердца умной женщины. А так как он не хотел продавать себя безобразной старухе, имея претензию быть одновременно и богатым, и счастливым, и желал встретить и завоевать молодую, красивую, милую и умную женщину, то понятно, что у него не часто бывали случаи надеяться. На этот раз он, наконец, схватился рукой за эту надежду. Давно уже он пробовал привлечь внимание Маттэи, и ему удалось внушить ей уважение и дружбу. Сначала он был потрясен, открыв ее любовь к Абдулу, но, пораздумав об этом, понял, как мало опасности было в этой фантастической любви, в этой мечте рассерженного ребенка, желающего убежать от своих педагогов и собирающегося уехать на волшебный остров. Была минута, когда он чуть не отказался от своего предприятия — не из страха неудачи, а вследствие отвращения: желая завладеть Маттэей, он хотел ее в то же время любить, а между тем боялся, что она поступила бесстыдно. Но он понял, что в поведении молодой девушки было одно только чудачество, и чувствовал себя достаточно выше ее для того, чтобы ее исправить, создав счастье для них обоих. Она еще имела время вырасти, а Тимофей не желал и не надеялся получить ее раньше, чем через несколько лет. Надо было начать с того, чтобы разрушить в ее сердце любовь, а потом уже поселить там другое чувство. Тимофей чувствовал, что вернейшее средство заставить себя ненавидеть, это — бороться с соперником и предложить себя на его место. Он решил, напротив, сделать вид, что поощряет чувство Маттэи, уничтожая его на самом деле, но так, чтобы она этого не заметила. Для этого не нужно было отрицать достоинств Абдула, Тимофей и не желал этого; но он мог выставить на вид бессилие этого мусульманского сердца перед женской любовью, не нанося никакого удара просвещенному любителю, находившему, что матрона Лоредана красивее дочери.