Кришан Чандар - Мать ветров - рассказы

Потом в отель приехала девушка индуска, которая заняла сорок восьмой номер. Странная девушка — она не походила ни на актрису, ни на учительницу, ни на проститутку, ни на замужнюю женщину. Но приехала она одна, в одиночестве пожила немного в Гульмарге и так же одна уехала.

— Эта девушка оживила в моем сердце память о той, которую я когда-то любил… — сказал о ней О'Брайен.

Вид, открывавшийся с веранды, дал мне возможность познакомиться с девушкой. О'Брайен однажды спросил у нее:

— Скажите, а вы не были ирландкой в одно из своих прежних существований?

— Не помню, — просто ответила она.

Девушка была так безыскусственна и так красива, что О'Брайен совсем потерял голову и говорил мне:

— А может быть, это действительно она? Может быть, теперь она приняла облик индусской девушки, чтобы обмануть меня? Если она проживет здесь еще несколько дней, я умру. Вся моя философия летит к черту! Как она ответила: «Не помню»… О боже!

Через несколько дней девушка уехала.

Сияющий полдень. На веранду падали не жаркие уже лучи ласкового солнца, заливавшие своим светом яблоки я сладкую алычу на тарелках, золотистые руки Марии и пальцы, гибкие и нежные, как лепестки.

— А ты помнишь тот пикник в Фирозпуре? — заговорила Мария. — Помнишь, как мы безуспешно пытались ловить рыбу, а какой-то чиновник пришел и хотел нас арестовать за то, что мы ловим без разрешения…

— Помню… — ответил я.

— Ведь неплохой был пикник, правда? — Мария поднесла ко рту алычу. — Давай еще раз съездим, только сначала возьми разрешение на рыбную ловлю.

— Мне больше всего запомнился тогда золотой цвет орехов и та ивовая рощица, где даже ручеек кажется уснувшим, а ивы клонятся над водой низко-низко.

— А листья чинар! Они были совсем винного цвета… — мечтательно вспоминает Мария.

— Совсем как твои губы?

— Ребенок! Увидел сладкое и тянешься к нему! — Мария ласково отстранила меня. — Ты совсем не умеешь любить… — Она улыбнулась своей серьезной улыбкой и добавила: — Наверное, поэтому ты мне так нравишься…

Мы долго молчали, я гладил ее загорелую руку.

— После войны я уеду на родину, — наконец, заговорила Мария. — Стану членом социалистической партии и буду вести политическую работу. Одной только игрой на рояле немногого можно добиться… Скорей бы кончилась проклятая война, а потом мы все постараемся сделать так, чтобы не было больше войн. Правда?

— А меня ты возьмешь с собой?

— Конечно! — обрадовалась Мария. — Знаешь, наша деревня в Ломбардии… Там много виноградников, там растет и шелковица, а обочины полей там поросли кустами… К тому времени и мой брат будет на свободе: мы все вместе будем работать в поле, а папу усадим в высокое кресло и дадим ему настоящее итальянское вино… И больше никогда не будет войны!

На следующий день Марию и ее отца снова отправили в концлагерь. Они были арестованы в соответствии с законом о безопасности. В конце концов война есть война, и в такое время не то что трудно, а просто невозможно отличить итальянца-социалиста от итальянца-фашиста. Хотя власти и не сомневались в этих двух лицах, тем не менее осторожность всегда необходима.

На прощанье отец Марии подарил мне одну из тростей своей работы.

— А мне что подарить тебе, шаловливый цыпленок? — с невеселой улыбкой спросила Мария.

— Сыграй для меня «Весеннюю песню», потому что я уверен, весна придет.

Мария играла. Из глаз ее катились слезы, а в музыке звучали песни звонкоголосых птиц, шелестели под ветерком цветущие ветви, радостно перешептывались листья шелковицы, пели соловьи, счастливым смехом заливались женщины и беспечно щебетали дети… Весна, весна, весна…

Слезы лились все сильней, а музыка говорила:

— Весна придет, она придет для всего человечества! Весна придет, твои слезы не напрасны…

Ветка эвкалипта склонилась над его головой. Обычно эта ветка никогда не опускалась так низко, наоборот, она тянулась вверх и, тихонько покачиваясь, глядела в небо.

Что ж тянуло ее вниз, какая земная любовь? Когда доктор, измученный, выходил из больницы в сад и садился под эвкалиптом, ветка сразу склонялась над ним так низко, что он мог протянуть руку и коснуться пальцами ее продолговатых трепещущих листьев.

Он был молод, даже слишком молод для врача, и ему недоставало ни жизненного опыта, ни практических знаний. Новичок в медицине, он до сих пор испытывал страх и неуверенность, свойственные всем начинающим.