Андрей Белый - Маски

Замашки – танцмейстера; и – парикмейстера: дергался, как под трамваем, не будучи в силах (трамвай набегает) – вскочить.

Тело – дикое: дергалось дико.

Лицо, не живое, совсем молодое, не двигаясь, – бронзовым просверком шерсти жесточилось; молча вперилось глазами, огромными, умными, как говорившими: —

– Под ураганом – я пал!

– Моя кожа разъелась горючей проказой.

– Огонь попалил мои кости воняющие.

– И душа моя, точно лиловый морщочек бумаги, охваченный пламенем, пережигаема, – добела: сгинуть!

– Но я – еще есмь!

Он разглядывал собственный дерг, зная, что гальванический ток перекрючит конечность у дохлой лягушки; и если животное дохлое дергается, как живому еще «Я» – не дергаться?

Будь он царем Соломоном, вперяющим в плаху глаза, – тем же самым танцмейстерским жестом, одною рукой закрутив волосинку, другою отставясь с мизинчиком загнутым – выю на плаху положит!

Уж тлен выступал на челе; и глазницы – проваливались: двумя черными ямами; а – вы принюхайтесь: запахи опо-понакса!

За ним заседало чудовище!

Профессор Коробкин, не глядя на ужас, не глядя в Мандро, – парику, как зачитывал лекцию: перед чудовищем:

– Мы – дети света-с!

Мертетев, рукой раскидавши портьеру, влетел; он схватил Непещевича за руку; руку другую как на цирковую арену выбрасывал:

– Оба – сошли с ума! Нет, – посмотрите: и сам с ними ополоумеешь!

Из-за барьера бросался – к профессору:

– Бросьте мосье Домардэна!

– Вы видите сами, что он невменяемый.

Но Непещевич, как палкой сигары махаясь из губ на Мертетева, – почти с презрением:

– Тсс!

А Мертетев не слушался; и собирался, отставив козетку, прыжком стать меж них, как заправский циркист:

– Вы идите себе: медицинский надзор установлен за ним.

Непещевич вскочил, испугавшись: нарушится редкое зрелише; тупо широкой спиной заслонил он Мертетева:

– Тсс!

Этот дикий старик наводил, вероятно, его на весьма плодотворные мысли; и тотчас Велес головам, протянувшимся из-за портьеры, забзырил:

– Удача…

– Колумбово просто яйцо.

– Тсс!

– Не время: потом; вы – испортите!

– Слушайте!

– Этому, – на Домардэна показывал, – этот, – в профессора тыкался, – визу принес: он – поедет на фронт!

Мадемуазель де-Лебрейль изогнулась с защипом двух пальцев, которым разглядывают в бомбоньерках конфетину, приготовляясь конфетину вынуть, лорнировала – тех, которые – «т а м»…

Тут профессор вскочил: глаз – морозистый; выпуклый лоб, точно в шлеме гребнистом, нацелился твердым булыжником на кости лобные гадины, а жиловатой рукою нацелился на Домардэна:

– Вы будете долго искать его, и не отыщете!

– Как это так не отыщем, – ответила гадина, – вам потеряться не так-то уж просто.

– Пред вами захлопнутся двери, а мы с ним – пройдем.

И профессор всем корпусом, а не плечом, пырнул носом, как злой носорог, протаранивший рогом; а руки – по швам; и до выпота их зажимал в кулаки он.

Велес торопился додергать:

– Кусает и усом трясет!

И, расставивши фалды, им зад показал.

Он ушел, хлопнув дверью.

– Куда вы зовете? И как мне пройти?

Мандро думал, что бегство – удастся: вдвоем, куда нужно; что их не найдут, потому что спаситель имеет, наверное, все основанья знать меры, им принятые для укрытия беглого.

Час этот – их!

Он воскликнул:

– Никто не умеет так действовать: где научились вы этому? И не профессор, а лоб, перед ним изгибая морщину могучую лобною кожею, – запечатлел:

– Это вы научили меня.

– Как подоблачным громом ступаете: полки шатаются; как научиться мне поступи эдакой?

– Поступь приходит – поступками.

И посмотрел через стены, которые – дым беловатый в глазах у Мандро: белоглавая туча несется сквозь стены; как издали, – все: и, как издали «этот» – стоит в седине, как в венке из ковыли!

Все это мелькнуло – в Мандро.

Но, как солнце, играющее книгой блесков в заре, ликовал на ликующего глаз профессора: блесками; точно он бил молотками до искр по скрещению лобному своим гигантским лицом, промышляющим руку: шатались в Мандро восприятия зрительные.

А профессор с притопом чеснул под окошко рукой с париком, точно с чашей пустою; и солнечно вспыхнули красные просверки.

Тут же: чеснул от окна с париком, точно с полною чашей, на желтую лысину; и опрокинул на желтую лысину

силу свою:

– Я ссуженное вами же – вам возвращаю!

Усы, как две рыбины, выплеснулись, как хвостами серебряными; и – опять унырнули: в ничто.