Сельма Лагерлеф - Том 4. Император Португальский. Возница. Предание о старом поместье. Перстень рыбака

Дождь продолжал лить, как и прежде, ветер усилился, и, хотя был всего лишь конец августа, погода была ненастной, как в ноябре.

В довершение всего, через некоторое время ему в голову пришла мысль, которая еще больше опечалила его. Он почувствовал, что им пренебрегли и о нем забыли.

«Там у Катрины три бабы, кроме повитухи, — проговорил он вполголоса. — Уж кто-нибудь из них мог бы потрудиться прийти и сказать мне, мальчик это или девочка».

Он сидел, прислушиваясь к тому, как они разводят в плите огонь. Он видел, что они побежали за водой, а о его существовании вроде никто и не вспоминал.

Тут он закрыл лицо руками и принялся раскачиваться взад и вперед.

«Дорогой ты мой Ян Андерссон, — говорил он себе, — ну чем же ты провинился? Почему все у тебя так плохо? Почему у тебя вечно одни несчастья? Почему не довелось тебе жениться на красивой молодой девушке вместо этой старой Катрины, скотницы Эрика из Фаллы?»

Он был в ужасном отчаянии. Промеж пальцев даже просочилось несколько слезинок.

«Почему тебя так мало уважают в приходе, дорогой мой Ян Андерссон? Почему тебя вечно оттесняют другие? Ты знаешь, что есть такие, кто так же беден, как ты, и так же не спор в работе, как ты, но никто так не обойден судьбой, как ты. В чем же дело, дорогой мой Ян Андерссон?»

Этот вопрос он часто задавал себе и раньше, но безо всякого результата. Да и сейчас, пожалуй, не было никакой надежды, что он сможет найти ответ. Может быть, во всем происходившем виноват был вовсе и не он? Может быть, правильным объяснением было то, что и Бог, и люди были просто несправедливы к нему?

Придя к этой мысли, он убрал руки от лица и постарался придать себе бодрый вид.

«Если тебе все же когда-нибудь удастся войти в свою избу, дорогой мой Ян Андерссон, — сказал он, — ты можешь вовсе и не смотреть на младенца. Ты пойдешь прямо к плите и станешь там греться, не говоря ни слова».

«Или подумай, а что, если тебе просто взять да и уйти! Тебе ведь нет больше надобности тут сидеть, раз ты уже знаешь, что все позади. Представляешь, если бы ты показал Катрине и всем этим бабам, что можешь постоять за себя…»

Он как раз собирался подняться, когда в дверях сарая показалась хозяйка Фаллы. Она очень почтительно поклонилась и попросила его войти в избу посмотреть на ребенка.

Если бы приглашение передала не сама хозяйка Фаллы, еще неизвестно, пошел ли бы он, так он был зол. Но с ней он отправился, хотя и безо всякой спешки. Он изо всех сил старался принять такой же вид и осанку, как у Эрика из Фаллы, когда тот переступал порог приходской избы, чтобы опустить в урну избирательный бюллетень. И ему вполне удалось выглядеть таким же торжественно-унылым.

— Пожалуйте, Ян! — сказала хозяйка Фаллы, распахивая дверь избы. Она тут же отступила в сторону, чтобы пропустить его вперед.

С первого же взгляда он увидел, что в избе все было красиво прибрано. Кофейник остужался на краю плиты, а на покрытом белоснежной скатертью столе у окна стояли кофейные чашки хозяйки Фаллы. Катрина лежала на кровати, а две другие женщины, пришедшие помогать, стояли, прижавшись к стене, чтобы ему было хорошо видно, как они все устроили.

Прямо перед накрытым столом стояла повивальная бабка со свертком в руках.

Ему подумалось, что на этот раз, похоже, самой важной персоной здесь был он. Катрина смотрела на него таким кротким взглядом, словно хотела спросить, доволен ли он ею. Все остальные тоже обратили к нему взгляды, как бы ожидая похвалы за все свои хлопоты ради него.

Но не так-то уж легко радоваться, когда ты целый день просидел озлобленный и замерзший. Он продолжал молча стоять с выражением лица Эрика из Фаллы.

Тут повивальная бабка сделала шаг вперед. А изба была столь невелика, что, сделав один-единственный шаг, она оказалась совсем рядом с ним и смогла положить ребенка ему на руки.

— Теперь Ян может посмотреть на малышку. Это, что называется, отличная работа, — сказала она.

И вот он стоял, держа в руках нечто теплое и мягкое, завернутое в большую шаль. Шаль была отогнута настолько, что он видел маленькое сморщенное личико и маленькие худенькие ручки. Он стоял, размышляя, что же, по мнению женщин, он должен делать со свертком, который повитуха вложила ему в руки. В этот момент он ощутил толчок, от которого они оба, и он, и ребенок, вздрогнули. Толчок этот не исходил от кого-либо из окружавших его, а вот исходил ли он от девочки или от него самого — этого он никак не мог уяснить.

Сразу за этим сердце, как никогда прежде, забилось у него в груди. Он тут же перестал мерзнуть и чувствовать себя расстроенным, опечаленным и злым, а все стало прекрасно. Единственное, что его волновало, это то, что он никак не мог понять, отчего все так колотится и бьется в груди, как после танцев, бега или подъема на крутую гору.