Василий Гурковский - Чтобы что-то вспомнить – надо это пройти

После того, как с Кицканского плацдарма и других мест, в двадцатых числах августа, наши войска пошли на Бендеры, и дальше на Кишинев, нас привезли опять же на лошадях домой. Проезжали Раздельную, и я там впервые увидел и отдельный паровоз, и даже целый поезд. Это конечно очень меня поразило, до сих пор люблю паровозы, за их внешнюю гордую мощь и необъяснимо приятные гудки.

В Слободзею, наконец, вернулась мирная жизнь. Люди оживали. Оказалось, что живо наше село, а то за время оккупации люди практически не общались, кроме как на своей улице. Ночью было запрещено, а днем – сами не ходили, боялись попасть под какую-нибудь облаву, где обязательно будешь виноватым, да и просто старались не попадаться оккупантам и своим – предателям, на глаза, потому, что ничего хорошего из этого не получалось, кроме побоев, дополнительной какой – либо работы или откровенного грабежа среди бела дня.

А параллельно где-то шла война, многие люди находили своих близких, и в армии, и где-то в тылу. Заработала почта, телеграф, банк, магазины, появились органы власти, даже появились Наши, Советские деньги. Они тогда были такие большие, солидные, правда их у людей – не было. Первое время, люди ходили в учреждения власти, даже просто так, посмотреть и убедиться, что есть она, наша власть, и там не бьют за просто так и не пытают, как бывшие «хозяева». Если раньше было одно большое огорчение на всех – Война, то теперь огорчения и беды шли по отдельным конкретным адресам. Шли похоронки, известия о без вести пропавших, а главное – пошли обычные, нормальные и такие дорогие письма с фронта. Это тоже была радость – если пишет – значит живой. Хотя бывало и так – приходит официальная похоронка, а потом письмо, от того, кого уже нет, где у него все вроде бы нормально, а официальная почта пришла быстрее.

Война продолжалась и у нас. Было оставлено большое количество различных боеприпасов, мин-ловушек. Этим особенно увлекались хитроумные немцы. Они оставляли на видных местах какие-нибудь предметы, привлекающие внимание – часы (испорченные), какие-то авторучки – да что угодно и первое время было много покалеченных людей, в первую очередь детей, которые все это поднимали и попадали на какую – нибудь пакость, чаще всего подрывались. Почти ежедневно подрывался на минах скот, выгоняемый на пастбище, подрывались люди, работающие в поле. Пацаны находили много стрелкового оружия и иногда устраивали перестрелки в борьбе за места купания, места рыбалки или пастьбы скота. Находили ящиками и россыпью различные мины, бросали их руками с обрывов, глушили рыбу в Днестре. Почти ежедневно приходили слухи о раненных или погибших, в результате таких действий.

Уже в осень сорок четвертого, начали работать школы. Дети три года не учились, кто учился до войны – забыли все, что знали. Голодные и многие босые, ребята, с радостью шли в школу. Сидели за столами, сбитыми из горбылей и на таких же скамьях. Писали карандашами, иногда «химическими», часто на листах, вырванных из довоенных тетрадей и нитками сшитых. Тепла, света не было, учителей – единицы, Учебников – один-два на класс. А все равно – ходили в школу, в любую погоду и без всяких справок-освобождений от занятий. Во-первых – некому было выписывать те справки, во-вторых, в то время, любой пацан, прошедший оккупацию, лучше бы провалился сквозь землю, чем принес в школу такую справку. И не важно, что он утром не завтракал, а днем – не обедал, из-за отсутствия того, что можно было съесть, он шел Учиться! Должен сказать, что большинство ребят «переростков» – тех, кто ходил в школу до войны, а потом три года в ней не был – были очень добросовестными учениками, большинство из которых стали настоящими людьми.

В том же 44-ом, открыли первый на русской части в Слободзее, детский сад, я в него пошел в самом начале. Вначале он располагался на территории колхоза «Серп и Молот», потом несколько раз менял свое местонахождение. Должен сказать – и здесь меня ждало приключение напрямую связанное с войной. К нам из Одессы приехала одна родственница, мама у них жила всю оккупацию, ну она и приехала посмотреть, что и как. А главное – она привезла мне! – Первую мою игрушку – такую уменьшенную копию артиллерийского орудия, металлическую, синим покрашенную и с настоящим бойком! В ствол можно было что-то вставить, оттянуть за кольцо боек и выстрелить! Я по глупости (ну и конечно же, – похвалиться!), взял с собой пушку в детсад. Один из пацанов постарше, отнял пушку, а когда я поднял крик, он подбежал к находившемуся во дворе бассейну, бетонному такому, кувшино образному, вкопанному в землю, у нас раньше в большинстве дворов такие были для сбора дождевой воды, приподнял крышку и бросил пушку туда. Так как я не успокаивался, то повариха садика, солидная такая была женщина, наша дальняя родственница, нашла лестницу и полезла за той злосчастной пушкой. Глубина бассейна была метра три. Пушку она нашла сразу – та зацепилась за что-то у самой воды. Пушку передала наверх, а сама, вместо того, чтобы вылезти, издала нечеловеческий рев, обмякла, но осталась на ногах и пулей вылетела из горловины бассейна, хватая ртом воздух и пытаясь что-то сказать. Оказалось, что в бассейне, кроме пушки был румынский солдат, да ещё и вместе с винтовкой. Наверное, давно он там находился, дом этот был долгое время необитаем и кто знает, что там было и как. В этом доме в послевоенные годы был буфет, потом там построили хозяйственный магазин, современный, но потом и его разрушили. Стоял он напротив нынешнего Слободзейского райвоенкомата (если он там еще существует)…Такое вот эхо войны, в конце войны.