Франц Кафка - Замок. Роман, рассказы, притчи

«Быть может, ты все–таки, на свой манер, мой сотоварищ? И стыдишься, потому что тебе ничего не удалось? Погляди–ка, у меня все сложилось точно так же. Когда я остаюсь одна, я из–за этого вою, приходи, вдвоем легче», — так думаю я иной раз и пристально вглядываюсь в нее. Она не опускает взгляда, но прочесть в ее взгляде ничего нельзя, она смотрит на меня тупо, удивляется, почему я молчу, почему прервала нашу беседу. Но, быть может, как раз этот взгляд и есть ее манера спрашивать, а я обманываю ее ожидания, так же, как она обманывает мои. В юности я, быть может, громко спросила бы ее, если бы тогда другие вопросы не казались мне более важными и мне самой себя не было бы вполне достаточно, и получила бы вялое одобрение, а, стало быть, еще меньшее, чем ныне, когда она молчит. Но не молчат ли точно так же все? Что мешает мне поверить, что все собаки — мои сотоварищи, что у меня не только там да сям есть соисследователь, который со своими ничтожными результатами ушел в небытие и забыт и к которому мне никоим образом не пробиться больше сквозь тьму времен или сутолоку современности, что скорее уж у меня издавна во всех начинаниях есть сотоварищи, И все они на свой манер усердствуют, и все на свой манер безуспешно, все либо в полном молчании, либо хитро болтая на свой манер, и все это вследствие безнадежности изыскания. Но тогда мне не нужно было бы вовсе уединяться, я могла бы преспокойно оставаться среди других собак, мне не нужно было бы, как непослушному ребенку, протискиваться сквозь ряды взрослых, которые так же, как и я, стремятся вырваться из рядов, меня сбивает с толку только их разум, который говорит им, что никто не выйдет из рядов и что такое стремление безрассудно.

Подобные размышления, однако, есть явный результат влияния моей соседки, она приводит меня в замешательство, она нагоняет на меня уныние; а сама по себе она довольно–таки веселая собака, по крайней мере я слышу, как на своем участке она покрикивает и поет, да так, что меня это даже тяготит. Хорошо было бы отказаться и от этого единственно оставшегося общения, не поддаваться смутным мечтаниям, неизбежно порождаемым любым общением собак, какой бы ты ни считала себя закаленной, а то немногое время, что мне осталось, использовать исключительно для моих изысканий. Я, когда она в следующий раз придет, затаюсь, притворюсь спящей и буду проделывать все это до тех пор, пока она не перестанет приходить.

К тому же мои изыскания пришли в беспорядок, я ослабила усилия, я устаю, я уже только с трудом, чисто механически бреду там, где прежде проносилась с воодушевлением. Мысленно я обращаюсь к тем временам, когда я начала исследовать вопрос: «Откуда берет земля нашу пищу?» Правда, я тогда жила среди своего народа, протискивалась туда, где толпа была гуще всего, хотела, чтобы все были свидетелями моей работы, их свидетельские выступления были мне даже важнее, чем моя работа; и, поскольку я ожидала какого–то всеобщего результата, во мне, конечно же, разжигалось усердие, — с ним теперь у меня, одинокой, давно покончено. В ту пору я была, однако, так сильна, что совершила нечто неслыханное, противоречащее всем нашим принципам, о чем наверняка любой свидетель из тех времен вспоминает как о чем–то жутком. Я нашла в науке, которая обычно тяготеет к безграничной специализации, в определенном смысле некое удивительное упрощение. Наука учит, что нашу пищу главным образом порождает наша земля, а затем, сделав эту предпосылку, сообщает методы, какими можно заполучить самые разные кушанья в лучшем виде и в переизбытке. Да, конечно же, верно, что земля порождает нашу пищу, в этом нет никакого сомнения, но так просто, как это обычно изображают, отказываясь от всякого дальнейшего изучения, это не происходит. Возьмем, к примеру, хотя бы самые примитивные случаи, повторяющиеся ежедневно. Если бы мы были бездеятельны, какой я теперь почти стала, и после небрежной обработки земли свертывались клубком и ждали, что получится, так мы, при условии, конечно, что вообще что–нибудь сладилось бы, находили бы пищу на земле. Но это все–таки не правило. Кто хоть немного сохранил непредубежденность по отношению к науке, а таких, правда, осталось немного, поскольку круги, которых привлекает наука, все время увеличиваются, — легко заметит, даже если он вовсе не стремится к особым наблюдениям, что основная часть пищи, которая потом лежит на земле, опускается сверху, мы даже ловим в зависимости от нашей ловкости и жадности большую часть прежде, чем она коснется земли. Этим я еще не хочу ничего возразить науке, земля и эту пищу рождает естественно. В том, извлекает ли она какую–то пищу из себя, или призывает какую–то другую из небесной выси, возможно, и нет существенного различия, и науке, которая установила, что в обоих случаях необходима обработка почвы, возможно, не следует заниматься этими различиями, ибо сказано: