Константин Роевский - Самоучитель вдохновения

Мы ложились в кровать, и она долго говорила со мной о снах и о том, сколько в жизни она встретила рассветов, потом вдруг замолкала, и в темноте я слушал, как шелестит ее дыхание, и медленно засыпал.

По квартире она ходила в моей красной выцветшей футболке, слегка приподнимаясь на носочках и осторожно касаясь руками стен, будто боясь вот-вот взлететь.

Мы слушали музыку, и ее любимая была Селла Сью. Слуха у нее совсем не было, но она так смешно подпевала и складывала губы, что, если заткнешь уши, можно было просто смотреть и смеяться.

У нее конечно же были свои любимые цветы. И когда она видела какие-нибудь другие, всегда твердила, что "вот те, которые ее любимые – вкуснее всех пахнут, и самые красивые!" Название их она конечно же не помнила, хотя "в детстве, кругом только они и росли". И ни в одном цветочном ларьке, ни в одной поисковой системе отыскать их нам так и не удавалось.

Она никогда не рассказывала о своей семье, о том, откуда она, о своих родных, может, она и сама не знала. Облака, например, тоже не знают, но этот факт, как оказалось, совсем не мешает им лететь туда, где ждут дождя.

Она всегда собиралась куда-то уезжать, и мне всегда казалось, что в следующий раз, когда я увижу ее, она будет стоять с чемоданами в руках, и, как кошмар или дурной сон, в голове всегда маячил этот неизбежный прощальный поцелуй.

Весь мир должен был увидеть ее, а она должна была его удивить. Каждому подарить это чудо, которое просто не может быть чудом одного человека, и поэтому должно принадлежать всем. Я знал, что мой долг помочь ей в этом. Ведь я ее… Уже наверное… Люблю…

Я пытался изо всех сил, ведь она тоже помогала мне. Помогала моему сердцу не болеть, когда это было, вроде бы, неизбежно. Помогала мне, наедине с самим собой, быть честным и смелым, потому что только правда и страх – настоящая мера людей. Когда мои руки опускались, она брала меня за руку и вела туда, где все немыслимо без меня, и тогда я уже был немыслим нигде, кроме того самого мест, куда она меня приводила.

Но, ни в этом мире, ни в моем романе, не было места для такого чуда. И всего через три главы, после того как она появилась, всего через каких-то двести семьдесят шесть предложений, мне пришлось убить ее. Но ее «публичная» нежность останется во мне и во всех, кто прочитает о ней – навсегда.

«Как мне страшно.

Как мне тошно.

Но меня у меня не отнимет никто.»

В.Набоков

– Да пошли вы к черту, ублюдки!

Давай! Крикни еще что-нибудь, пусть они тебе по шее съездят! Все, молчу! Что мне ему сказать? Скажешь, что тебя не продлили! Но они забрали деньги! Скажешь, что они под наркотой и неадекватные. Но он же позвонит и проверит? Да они сами ему уже, наверное, позвонили! Ну тогда скажи правду: что ушла, потому что в квартире сверху кричал ребенок! Не надо ничего говорить, просто сядь и молчи, скажи, что устала, что тебе плохо! Тебя ведь правда чуть не стошнило! Ага, у того, что повыше от члена воняло как в зоопарке из клетки со слонами. Когда это мы видели слонов в зоопарке? Хорошо, как в цирке на арене, когда номер со слонами, ну или там с бегемотами! Я хочу умыться! Хочу там помыть! Вернись к бегемотам, может они пустят тебя принять душ! Ага. Вода. У меня есть вода в сумке. Сейчас зайду в лифт и помою. Вот. Сначала хлебни, рот прополоскай. Да просто задери юбку и полей. На стоп нажми. Да похеру на этот пол, высохнет, лей давай. А ребенок реально кричал, или мне опять послышалось? Да, реально кричал! Ну кричал же!? Пиздец, ну и лужа. «Я смотрю, как наполняются они холодной ртутью, дождевая ртуть переливается через край…». Ну, приехали… Скажи им просто, что тут воду пролили!

– Здравствуйте, тут это, воду пролили, – кивают, улыбаются, иностранцы, наверное, пешком пошли, точно иностранцы, – Это Питер, чистюли! Пиздуйте в свою Финляндию!

Так, просто открываешь дверь, садишься и говоришь, что устала, что живот болит. Дверью не хлопай.

– Что за хуйня!? Мне позвонили, сказали что ты встала оделась и ушла!!!

– Меня не продлили, вези меня домой!

– Поедешь обратно на Невский, к утру мне нужны деньги!

– Мне плевать я устала, у меня живот болит.

– Блядь, если я закончу возиться с тобой, ты останешься должна мне столько, что за год не рассчитаешься, дура.

Пусть болтает, он всегда что-то болтает. Он не всегда только болтает! Забыла, как две недели ходила в очках по осеннему Питеру, как будто кругом палящее солнце? Не забыла, но тогда было другое, сейчас он ничего не сделает. Тогда молчи, пусть выговорится, давай лучше посочиняем про тебя.