Уильям Моэм: Мисс Кинг

С самого начала Эшенден пытался завести знакомство с мисс Кинг, но та отнеслась к этому холодно, более того, попытки сблизиться восприняла в штыки. Писатель начал кампанию: снимал шляпу при встречах с гувернанткой, так что она была вынуждена тоже отвешивать ему поклоны, затем попробовал с нею заговорить, но старушка отвечала кратко, почти односложно, явно давая понять, что к разговору с ним не расположена. Однако Эшенден был не из тех, кого легко заставить отступиться от намеченной цели. Набравшись наглости, он при первом же удобном случае снова заговорил с нею. Мисс Кинг встала, с достоинством выпрямилась и заявила по-французски, хотя и с сильным английским акцентом:

— Мне не о чем беседовать с теми, кто мне не представлен.

И тут же повернулась к нему спиной.

Когда писатель обратился к ней в следующий раз, она его резко оборвала.

Мисс Кинг была маленькая, сухонькая — кожа да кости; лицо покрывали глубокие морщины. Она явно носила парик — коричневато-бурый, искусно сделанный; она даже не всегда ровно его надевала. Косметикой мисс Кинг явно злоупотребляла, и на ее бледных щеках алели пятна румян того же оттенка, что и ее яркая помада. Одевалась она весьма странно. Мало того что все ее наряды были кричащих тонов — они выглядели так, словно их только что выбрали наобум в лавке старьевщика. Днем мисс Кинг носила огромные экстравагантные шляпы, которые могли бы быть к лицу лишь очень молодой девушке. Облик старушки был столь гротескным, что вызывал скорее ужас, чем желание посмеяться. На улице прохожие оборачивались и долго смотрели вслед мисс Кинг, открыв рты. Эшенден узнал, что она не бывала в Англии с тех пор, как ее наняла гувернанткой мать шейха. Писателя забавляла мысль о том, чего она, должно быть, насмотрелась за долгие годы пребывания в каирском гареме. Определить возраст мисс Кинг было невозможно. Как много жизней восточных людей — не слишком долгих жизней! — пролетело перед ее глазами! Какие страшные тайны, должно быть, ей ведомы! Эшенден пытался угадать, из каких мест она родом. Слишком долго жила она вдали от Англии, и у нее там, очевидно, уже не осталось больше ни друзей, ни родственников. Он знал, что в египетской семье шейха ей привили антианглийские настроения, и ее нелюбезное обращение отнес на счет того, что ей посоветовали быть с ним настороже. Говорила она исключительно по-французски. Писатель гадал, о чем же она думает, сидя каждый день в одиночестве за ленчем и за обедом. Он сомневался, что она хоть сколько-нибудь времени уделяет чтению. После еды она сразу поднималась к себе и никогда не показывалась ни в одной из гостиных отеля. Эшендену было бы любопытно узнать, что она думает о своих эмансипированных воспитанницах, одетых в кричаще-яркие платья и танцующих с подозрительного вида субъектами в заурядных ресторанчиках.

Однако, когда в тот вечер мисс Кинг прошла мимо писателя, направляясь к себе в номер, ему показалось, что обычная маска на ее лице сменилась раздражением. Похоже, он вызывал у этой старухи активную неприязнь. Их взгляды встретились, и Эшендену показалось, что она хочет прямо-таки с ног до головы обдать его презрением. Эти потуги могли бы показаться уморительно нелепыми, если бы во взгляде мисс Кинг не было какой-то странной патетичности.

Тут баронесса де Хиггинс встала из-за стола, взяла сумочку и кашне и, сопровождаемая поклонами стоявших по обе стороны прохода официантов, прошествовала через огромную залу. У стола, за которым сидел Эшенден, баронесса остановилась. Она была удивительно хороша.

— Я так рада, что вы сможете присоединиться к нам за бриджем, — сказала она по-английски, и в ее чистом выговоре слышались лишь слабые отзвуки немецкого акцента. — Будьте любезны, поднимитесь ко мне в гостиную, когда допьете кофе.

— Какое красивое на вас платье! — заметил Эшенден.

— Оно ужасно! Просто нечего стало носить. Не знаю, что теперь делать, — в Париж ведь поехать нельзя. Эти ужасные пруссаки! — Она возвысила голос, и ее «р» стали звучать по-немецки гортанно. — И зачем только им понадобилось втягивать бедную мою родину в эту кошмарную войну?

Она вздохнула, одарила писателя ослепительной улыбкой и выплыла из комнаты.

Эшенден покончил с обедом одним из последних; когда он покидал столовую, там уже почти никого не было. Проходя мимо Хольцминдена, пребывавший в бесшабашном настроении писатель набрался наглости и — нет, не подмигнул, но чуть заметно моргнул глазом. Резидент германской разведки не мог быть уверен, что это ему не померещилось; если же он всерьез задумался бы, что это могло означать, ему пришлось бы долго ломать голову в поисках тайного смысла поданного знака.