Томас Гарди - Том 3. Повести. Рассказы. Стихотворения

— Я буду очень рад, когда ты наконец выберешься отсюда, — сказал он, взойдешь на кафедру и прочтешь свою первую проповедь.

— И добавь уж заодно — когда я получу богатый приход.

— Да… Но нельзя так непочтительно говорить о церкви. Ты еще убедишься, что для любого деятельного человека церковь — достойное поприще, на котором можно свершить многое, — с жаром проговорил Джошуа. — Преграждать путь потокам неверия, по-новому истолковывать старые понятия, букву закона заменять истинным его толкованием, искать в нем дух божий… — Он задумался, прозревая свое будущее, стараясь убедить себя, что не тщеславие движет им, а ревность поборника веры. Он воспринял учение Христа и готов был отстаивать его до последней капли крови только ради той славы и чести, которая есть удел воина.

— Если церковь наша гибка и сможет подчиниться духу времени, тогда ей ничто не грозит, — сказал Корнелиус. — Если же нет… Ты только подумай! На днях я купил у букиниста «Апологию христианства» Пэйли — самое лучшее издание, с широкими полями, книга в прекрасной сохранности. И за сколько купил? Всего за девять пенсов. Судя по такой цене — дела нашей церкви не блестящи.

— Нет, нет! — чуть ли не в гневе воскликнул старший брат. — Это только доказывает, что она не нуждается в заступничестве. Люди видят истину без подспорья со стороны. Кроме того, мы связали свою жизнь с христианской догмой и должны держаться ее, несмотря ни на что. Я сейчас штудирую «Отцов церкви» Пьюзи.

— Ты еще будешь епископом, Джошуа!

— Ах! — воскликнул старший брат, с горечью покачав головой. — Все бы могло быть… все! Но где у меня диплом доктора богословия или диплом доктора права? Как же можно думать о епископстве без этих привесков? Архиепископ Тиллотсон был сыном портного из Соурби, но он окончил Клэр-колледж. Я… мы с тобой оба никогда не удостоимся чести величать Оксфорд или Кэмбридж нашей alma mater. [8] Мать-кормилица (лат.). Боже мой! Когда я думаю о том, кем мы могли бы стать, какую светлую дорогу преградил нам этот ничтожный, мерзкий…

— Не надо! Не надо!.. А, да что там! Я сам не меньше тебя думаю об этом, и чем дальше, тем все чаще и чаще. Ты уже давно получил бы диплом… может быть, даже звание члена колледжа, и мне недолго бы осталось ждать степени.

— Довольно, перестань, — сказал старший брат. — Терпение, терпение вот что нам нужно.

Они грустно посмотрели в окно, сквозь грязные его стекла, за которыми виднелось только небо. Мало-помалу мысль о их неотступной беде снова завладела ими; Корнелиус первый нарушил молчание, прошептав:

— Он был у меня.

Джошуа словно помертвел, и лицо у него стало неподвижное, как застывшая лава.

— Когда? — отрывисто спросил он.

— На той неделе.

— Как он сюда добрался, в такую даль?

— Приехал поездом просить денег.

— А!

— Сказал, что к тебе тоже поедет.

Судя по ответу Джошуа, он покорился судьбе. Конец их разговора омрачил ему остаток дня, убив в нем всякую жизнерадостность. К вечеру он собрался домой, и Корнелиус проводил его до станции. В поезде, на обратном пути в фаунтоллскую духовную семинарию, Джошуа уже не читал. Неизбывная беда грязным пятном марала всю его жизнь, и прошлую и будущую. На следующий день он вместе с другими семинаристами сидел на хорах в соборе, и мысли об этой беде темнили в его глазах пурпурное сияние, падавшее из витражей на пол собора.

Был летний день. В соборной ограде стояла такая тишина, какая бывает на ее зеленой лужайке в перерыве между воскресными службами, и только непрестанное грачиное карканье нарушало ее. Джошуа Холборо кончил свою аскетическую трапезу, вошел в библиотеку и остановился на минуту у большого окна, выходившего на лужайку. По ней медленно шагал человек в плисовой куртке и помятой белой шляпе с вытертым ворсом; под руку он вел высокую цыганку, в ушах у которой болтались длинные медные серьги. Человек этот насмешливо оглядывал фасад собора, и Холборо по лицу и фигуре узнал в нем своего отца. Кто была женщина, он не имел ни малейшего понятия. Едва до сознания Джошуа дошло, какое нашествие ему угрожает, как на тропе, ведущей от калитки через погост, появился ректор семинарии, которого молодой семинарист почитал больше, чем самого епископа. Парочка поравнялась с ректором, и к ужасу Джошуа отец обратился к почтенному священнослужителю с каким-то вопросом.

О чем у них шла речь, угадать было трудно. Но вот Джошуа, обливаясь холодным потом, увидел, что отец фамильярно положил руку на плечо ректору; брезгливое движение и поспешный уход последнего были как нельзя более выразительны. Женщина все это время молчала, а когда ректор отошел, они двинулись прямо к семинарской калитке.