Чарльз Диккенс - Том 14. Торговый дом „Домби и сын“. Торговля оптом, в розницу и на экспорт (Главы ХXXI - LXII)

— Куда вы идете? — спросила Хэриет.

— Туда! — ответила она, указывая рукой.— В Лондон.

— Есть у вас там какое-нибудь пристанище?

— Кажется, у меня есть мать. Она заслуживает называться матерью не больше, чем ее жилище — пристанищем,— ответила та с горьким смехом.

— Возьмите! — воскликнула Хэриет, сунув ей в руку деньги.— Старайтесь не сбиться с пути. Здесь очень мало, но, быть может, на один день это отвратит от вас беду.

— Вы замужем? — тихо спросила та, взяв деньги.

— Нет. Я живу здесь с братом. Мы мало что можем уделить бедным, иначе я дала бы вам больше.

— Вы позволите мне поцеловать вас?

Задав этот вопрос, женщина, принявшая от нее милостыню, не видя на лице ее ни гнева, ни отвращения, наклонилась к ней и прижалась губами к ее щеке. Снова она схватила ее руку и прикрыла ею свои глаза; потом она ушла.

Ушла в надвигающуюся ночь, навстречу воющему ветру и хлещущему дождю, направляясь к окутанному туманом городу, туда, где мерцали неясные огни; и ее черные волосы и концы небрежно повязанного платка развевались вокруг ее смелого лица.

В безобразной и мрачной комнате старуха, тоже безобразная и мрачная, прислушивалась к ветру и дождю и, скорчившись, грелась у жалкого огня. Предаваясь этому последнему занятию с большим тщанием, чем первому, она не меняла позы; только тогда, когда случайные дождевые капли падали, шипя, на тлеющую золу, она поднимала голову, вновь обращая внимание на свист ветра и шум дождя, а потом постепенно опускала ее все ниже, ниже и ниже, погружаясь в унылые размышления; ночные шумы сливались для нее в однообразный гул, напоминающий гул моря, когда он едва-едва достигает слуха того, кто сидит в раздумье на берегу.

В комнате света не было, кроме отблеска, падавшего от очага. Время от времени, злобно вспыхивая, словно глаза дремлющего свирепого зверя, огонь озарял предметы, отнюдь не нуждавшиеся в лучшем освещении. Куча тряпья, куча костей, жалкая постель, два-три искалеченных стула, или, вернее, табурета, грязные стены и еще более грязный потолок — вот все, на что падал дрожащий отблеск. Когда старуха, чья гигантская и искаженная тень виднелась на стене и на потолке, сидела вот так, сгорбившись над расшатанными кирпичами, замыкавшими огонь, разложенный в сыром очаге — печки здесь не было,— казалось, будто она, перед некиим алтарем ведьмы, ждет счастливого предзнаменования. И, если бы ее шамкающий рот и дрожащий подбородок не двигались слишком часто и быстро по сравнению с неторопливым мерцанием пламени, можно было подумать, что это только иллюзия, порожденная светом, который, разгораясь и угасая, падал на лицо, такое же неподвижное, как тело.

Если бы Флоренс оказалась в этой комнате и взглянула на ту, которая, скорчившись у камина, отбрасывала тень на стену и потолок, она с первого же взгляда узнала бы Добрую миссис Браун, несмотря на то, что, быть может, детское ее воспоминание об этой ужасной старухе отражало истину столь же искаженно и несоразмерно, как тень на стене. Но Флоренс здесь не было, и Добрая миссис Браун оставалась неузнанной и сидела, никем не примеченная, устремив взгляд на огонь.

Встрепенувшись от шипенья более громкого, чем обычно — струйки дождевой воды проникли в дымоход,— старуха нетерпеливо подняла голову и снова стала прислушиваться. На этот раз она не опустила головы, потому что кто-то толкнул дверь и чьи-то шаги послышались в комнате.

— Кто это? — оглянувшись, спросила она.

— Я принесла вам вести,— раздался в ответ женский голос.

— Вести? Откуда?

— Из чужих стран.

— Из-за океана? — вскочив, крикнула старуха.

— Да, из-за океана.

Старуха торопливо сгребла в кучу горящие угли и подошла вплотную к своей гостье, которая закрыла за собой дверь и остановилась посреди комнаты; опустив руку на ее промокший плащ, старуха повернула женщину так, чтобы свет падал прямо на нее. Она обманулась в своих ожиданиях, каковы бы они ни были, потому что выпустила из рук плащ и сердито вскрикнула от досады и огорчения.

— В чем дело? — спросила гостья.

— О-о! О-о! — подняв голову, отчаянно завыла старуха.

— В чем дело? — повторила гостья.

— Это не моя дочка! — воскликнула старуха, всплескивая руками и заламывая их над головой.— Где моя Элис? Где моя красавица дочь? Они ее уморили!

— Они еще не уморили ее, если ваша фамилия Марвуд,— сказала гостья.

— Значит, ты видела мою дочку? — вскричала старуха.— Она написала мне?