Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

В подполье началась радостная возня.

— Видите? — отозвался мрачный Комар. — И они пришли. И этим интересно.

Кардинал встал.

— Думаю, не должны мы забывать о пощаде, о чело­вечности, а в данном случае — об анимализме. Надо дать две недели спокойствия матерям с маленькими мышата­ми... Нельзя ведь это, чтобы в двадцать четыре часа...

— Разум хорошо, а глупость — это плохо, — как всегда, ни к селу ни к городу ляпнул Жаба.

— И месяц срока для беременных мышей, — подбросил Босяцкий.

Ларник слушал, что ему говорят и шепчут, черкнул что-то пером. Потом встал и огласил:

— В противном же случае — анафема!

Друзья стояли у двери хлебника. Он шарил глазами по соседям-лавочникам, но те, очевидно, не хотели связы­ваться со здоровенными, как буйволы, ремесленниками.

— Так что, — спросил Вус, — перстня моего не счи­таешь?

— Почему? — спрятал глаза хлебник. — Ну, ошиб­ся. Ну, ошибка. Насыплю ему ещё узелок.

— И тот насыпь, — мрачно предложил «грач» Турай.

— Это почему? — взвился хлебник.

— А потому, — объяснил, смеясь, Марко. — Чьё дело голубей вскармливать? Жмёшься, скупердяй? Из-под себя съел бы?!

— Ты уж замолчи, щенок, — зашипел было на него хлебник.

— А я вот тебе дам «узелок», — заступился за друга Клеоник.

— Ты чего лезешь?! Ты?! Католик! Брат по вере!

— Брат я тебе на нашем кладбище буду: ты у часовни, я — с краешка, даром что я богов делал, а ты их грабил.

— Богохульник! — кипел хлебник.

— Замолчи, говорю, — улыбался Клеоник. — А то я с тебя лишнее дерево сниму либо совсем сделаю из тебя Яна Непомуцкого.

— А вот тебе и торба для этого. — Кирик бросил к ногам хлебника мешок.

— Это ещё зачем? — покраснел тот.

— Он дал тебе десятую часть талера. Это больше по­ловины вот этого мешка.

Зенону было хоть сквозь землю провались. Сам не сумел, увалень, так вот друзья за него распинаются.

— Нет, — едва выдавил хлебник.

— Стало быть, не дашь ржи?

— Рожу, что ли?

— Та-ак, — подозрительно спокойно произнёс Ки­рик. — Духи святые всё поклевали, мыши подсудимые.

И он неожиданно взял хлебника за грудь.

— Пьянчуга, мочиморда, грабитель, ты у меня сей­час воду Немана будешь пить до страшного суда.

— Дядька... Дедушка... Папаня... Шурин.

— Ступай, — бросил его в дверь Вестун.

Хлебник побежал в склад.

— Ли-ур-ли-бе-бе-бе-бя-бя-бя, — неподражаемо, до самых низких звуков опускаясь, проблеяла ему вдогон дуда. Словно огромный глупый баран давал Богу содухи.

...Немного погодя друзья спустились ниже Коложской церкви к Неману. Широкий, стремительно-пре­красный, прозрачный, он летел, как стрела. Лучи солнца играли на течении, на куполах Коложи, на свинцовых, позолоченных рамах в её окнах, на оливково-зелёных, коричневых, радужных крестах из майолики, на кров­лях и крестах Борисоглебского монастыря. На недалёкой деревянной звоннице «Елене», построенной на средства жены бывшего великого князя, блестели пожертвован­ные ею колокола. Много. Десятка два.

Несколько молодых мнихов-живописцев из мона­стырской школы сидели на солнышке, копошились с кра­сками в деревянных ложечках, в половинках яичных скор­лупок, в чашечках, размером в напёрсток. Рисовали что-то на досках, тюкали чеканчиками по золоту и серебру.

— Тоже рады теплоте, — сказал изнеженно ду­дарь. — Божьему солнышку.

— А они что, не люди? — улыбнулся Клеоник.

— Так вы ведь друг дружку не считаете людьми, — буркнул Турай.

Кузнец покосился на него.

— Они — люди, — промолвил резчик. — И страшно способные люди. У меня с ними больше братства, чем хотя бы с тем... капелланом Босяцким. Неприятно мне, когда смотрю я в его глаза. Он что-то такое тайное, страшное.

— Брось, — высказался Марко. — Что он, от веры может нас отвести? Мы вас не трогаем, а вы нас не трогаете.

— Мы не трогаем. Они могут затронуть.

— Они? — улыбнулся Марко. — Слабые? Сколько их на Городню?

— А «Анну» они, слабые, уже отняли у вас. И писарь Богуш, с согласия короля, в их пользу бывшим Спасоиконопреображением поступился.

— Так он ведь тебе лучше...

— Мне он не лучше. Мне будет худо, если святое наше равновесие они нарушат. Если ты за рёбра повиснешь, а я, католик, за компанию с тобой. Как друг. Слыхал, глаша­таи сегодня что кричали? Мышей судят. Якобы попытка. А доказательная инквизиция гулять пошла. Молодой Бе­кеш был в Италии, в Риме. Ужас там творится.

— И наши не лучше, — возразил Турай.

— Правильно. Но «наши» далеко, — продолжил Вес­тун. — А эти ближе и ближе. Так что там говорил Бекеш?