Лев Квитко - Лям и Петрик

Он повернулся к Береле:

— Расскажи толком.

— Урядник ярится оттого, что Макаровский чудотворец увечит ноги призывникам. Он грозится сообщить куда следует, вызвать жандармов; он не допустит, чтобы прятались от войны; чудотворца этого закуют в кандалы и сошлют в Сибирь. А чудотворец берет сто пятьдесят рублей с ноги, в эту цену входит и благословение. К нему едут со всех концов. До сих пор он делал надрез у лодыжки. Но вот недавно кривоозерский парень умер в диких муках; весь город сбежался посмотреть — парня горой раздуло. Теперь чудотворец делает надрезы выше лодыжки, и соли можно сыпать поменьше; главное — лить на рану побольше застоявшейся мочи. А как только загноится и вся нога от паха до пятки станет втрое толще, надо явиться к воинскому начальнику. Не будь этого чудотворца и урядника, все погибли бы, ей-богу. Ну кто стал бы возить нам соль? Кто шил бы нам штаны?

— К чему ты это все рассказываешь?

— А вот к чему. Саля явилась к Макаровскому чудотворцу и заявила: «Ребе [4] Ребе — здесь: раввин, праведник. , вы сгниете на каторге, закованный в кандалы. Урядник не понимает никаких шуток. Только я могу спасти вас, надейтесь на меня. Но одно условие: сделайте так, чтобы я понравилась Мееру Шпону. Пусть поведет меня к венцу». А ребе, если захочет, может этого добиться. Что ж ты думаешь? Он сделал так, что Аршин стал заглядывать к Сале. Чудотворец напророчил ему большое богатство. Когда-то уже дедушка этого чудотворца, старый праведник из Тальново, сделал дедушку Аршина богачом. В то время у дедушки нашего ребе было богатое подворье; там стоял праздничный светильник в двадцать пудов весом, украшенный медными птичками и золотыми трубами. Когда перед светильником совершали моления, птички и трубы пели, и пение слышно было на версты вокруг. А еще в том дворе стоял золотой столб, и дети чудотворца отрубали себе по кусочку, когда им нужны были деньги. В те времена у праведника на дворе всегда толпилось множество последователей.

Дело шло к концу трапезы. И вот старый праведник увидел — вдали у двери стоит самый последний бедняк Рафаил, дедушка Меера Шпона. Праведник воззвал: «Рафаил, сын Мордехая, подойди сюда!» А тот робко ответил: «Мне не пройти, тут слишком тесно». — «А ты поработай локтями и пробьешься», — снова крикнул праведник. И Рафаил пробился. С той поры счастье повернулось к нему лицом. Он стал давать деньги в рост и разбогател. Сироты закладывали у него приданое, весь город был у него в долгу. Когда он умер, сироты горько плакали по нем, потому что приданое он им так и не вернул. Собственные его дети рассорились между собой, они никак не могли поделить оставленное им золото и серебро. Так они и обеднели. Вот почему Меер Шпон здорово боится ребе. Стоит чудотворцу позвать его, как Шпон бежит сломя голову. А самой Сали Меерка боится пуще огня. Кто облил серной кислотой чужого парня, когда тот соблазнил девушку? Все знают — это Саля сделала…

Петрик оттолкнул бутылку с водкой, к которой Береле то и дело прикладывался. Его охватило чувство омерзения: оказывается, война здесь — дойная корова; приказчики становятся лавочниками, купцы — крупными спекулянтами, недавние «социалисты» — «патриотами родины», пропойцами, обжорами, сверкающими золотом зубов. А оставшаяся здесь горсточка рабочих придавлена. Скорей вон отсюда! Подальше от этой обожравшейся компании боровов!

Под повязкой пустая глазница заливалась потом, по телу пробегала горячая волна. Петрик долго ворочался с боку на бок.

На рассвете он поднялся с твердым решением.

Базар только что съезжался. Доверху груженные возы тяжело скрипели, взбираясь на гору. Скатывающиеся с горки фургоны уныло дребезжали сухими крашеными перекладинами и легковесным грузом.

Широкие, обмазанные красной глиной двери чайной Гели-Голды были открыты настежь. За длинным столом уже сидел народ. Стол был усеян арбузными корками, семечками дыни, хлебными крошками и заставлен стаканами чая на густом «малиновом» сиропе с сахарином. Пол был завален узелками и всяким тряпьем.

Обороты заезжего дома Гели-Голды сейчас сильно возросли. По всей округе известно было, что вся здешняя полиция — и пристав, и урядник, и стражники — получают ежемесячный куш от «желтых», и все идет своим порядком. «Желтые», «рябые» — те, кто скрывается от фронта, — прибывали сюда со всех концов. Как в родную сторонку, приезжали они сюда, торговали, играли в любовь, играли в карты и жили в свое удовольствие. Почти в каждом доме был такой квартирант. «Желтый» в полной безопасности, и хозяйка не внакладе.