Луиджи Пиранделло - Кто-то, никто, сто тысяч

Простите, если я сейчас заговорю языком философов, но, может быть, наше сознание — это нечто столь абсолютное, что оно должно довольствоваться самим собой? Если бы на земле был только я или только вы, тогда, может быть, так оно и было бы, но тогда, дорогие мои, сознание не было бы сознанием. Однако, к сожалению, дело обстоит так, что есть я и есть вы. К сожалению.

А раз так, то что вы имеете в виду, когда говорите, что у вас есть своя голова на плечах и вам ее достаточно? Вы хотите сказать, что другие пусть думают и судят о вас, как хотят, то есть неверно, потому что сами-то вы убеждены — и это полностью вас успокаивает, — что не делаете ничего дурного.

Но скажите мне тогда, бога ради: если бы не существовало других, откуда бы взялась эта ваша уверенность? И успокоение, которое вы из нее извлекаете?

Из вас самих? И каким же это образом?

А, знаю, знаю: вы уверяете себя, что, если бы на вашем месте был другой и с ним случилось то, что случилось с вами, он поступил бы в точности, как и вы.

Браво! Ну, а на чем основывается эта ваша уверенность?

А, знаю, знаю и это: на неких общих отвлеченных принципах, которые так общи и так отвлеченны, что к конкретным и частным случаям из жизни неприменимы, и с которыми поэтому согласны все (но это согласие немногого стоит).

Но как же все-таки при этом получается, что все вдруг вас осуждают, или не одобряют, или даже смеются над вами? По-видимому, они не в состоянии различить эти общие принципы в том частном случае, который произошел с вами, и узнать самих себя в совершенном вами поступке.

А в таком случае для чего вам ваша голова на собственных плечах, которой вам будто бы достаточно? Только для того, чтобы почувствовать себя одиноким?

Нет, нет, бога ради, нет! Одиночество вас пугает.

Ну, а что вы тогда делаете? Вы представляете себе множество голов — в точности таких же, как ваша. Множество голов, которые, в сущности, все — одна ваша голова. Множество голов, которые вы в нужную минуту вытаскиваете из себя, как бы нанизанными на невидимую веревочку, и они, эти головы, говорят вам «да» или «нет», «нет» или «да», как вы пожелаете. И это вас успокаивает и поселяет в вас уверенность.

Ну и играйте себе дальше в эту замечательную игру, игру в «собственную голову», которой вам совершенно достаточно.

А знаете, на чем все основывается в самом деле? Я вам скажу. На предположении, которое бог будет вечно поддерживать в вашем сознании. На предположении, что реальность, какой видите ее вы, точно такая же и для всех прочих.

Вы живете внутри нее или выглядываете из нее на минутку, вы видите ее, вы осязаете ее, вы удобно располагаетесь посреди нее и закуриваете, например, сигарету (трубку? Ну пускай трубку!) и, закурив, блаженно созерцаете тающие в воздухе кольца дыма. И даже не подозреваете о том, что реальность, которая вас обступает, для других так же призрачна, как этот дым.

Вы скажете, что это не так? А вот послушайте.

Мы с женой сейчас живем в доме, который отец выстроил после безвременной кончины моей матери, чтобы уехать из старого дома, где они жили вместе и с которым у него было связано слишком много горьких воспоминаний. Я был в ту пору ребенком, и только позже мне стало ясно, что отец мой в последнюю минуту бросил новый дом недостроенным и как бы открытым каждому, кто пожелает в него войти.

И арка ворот — самих ворот так и не навесили, — и полукружье ее свода, которое возвышалось с обеих сторон над стенами, и сама стена, окружающая просторный двор перед домом, тоже недостроенная, и разбитый каменный въезд под арку, и облупившиеся по углам пилястры — я думаю, отец оставил все это в запустении, не доведя дело до конца, потому что однажды вдруг понял, что после его смерти дом останется мне, а значит, всем и никому, и что, следовательно, отгораживаться воротами нет никакого смысла.

Пока отец был жив, к нам во двор никто не заходил. На земле еще лежало множество нетесаных камней, при виде которых можно было подумать, что работы просто приостановлены и скоро возобновятся. Но когда между булыжниками и вдоль стен начала прорастать трава, все эти ненужные уже камни сразу стали казаться старыми и отслужившими свое. А когда отец умер, ими стали пользоваться как скамейками соседские кумушки, которые одна за другой, поначалу неуверенно, рискнули проникнуть под арку ворот как бы в поисках укромного уголка — посидеть в тенечке и тишине. А потом, увидев, что никто против этого не возражает, они оставили все колебания своим курам и присвоили себе наш двор, а заодно и колодец. Здесь они стирали белье, здесь же развешивали его на просушку, а затем, покуда солнце пронизывало веселым светом слепящую белизну развевающихся на веревке простыней и сорочек, распускали по плечам блестевшие от масла волосы и начинали искаться, как это делают обезьяны.