Луиджи Пиранделло: Кто-то, никто, сто тысяч

Итак, обнаружив эти свои небольшие телесные изъяны, я тут же погрузился в размышления о том, что, стало быть — неужели такое возможно? — стало быть, я не знал хорошенько даже собственного тела, то есть того, что принадлежит мне неотъемлемо: не знал, как выглядит мой собственный нос, уши, руки, ноги.

Я еще раз взглянул в зеркало, чтобы хорошенько все рассмотреть.

Так началась моя болезнь. Та самая болезнь, которой суждено было довести мой дух и мое тело до состояния такого жалкого и такого отчаянного, что я, наверное, умер бы или сошел с ума, если бы в самой болезни не нашел (и потом я расскажу как именно) лекарства, которое меня излечило.

Так вот, после того как жена открыла мне глаза, я стал думать, что все только и видят, что мои телесные недостатки, а ничего другого во мне просто не замечают.

— Ты смотришь на мой нос? — спросил я внезапно в тот же самый день одного моего приятеля, который подошел ко мне, наверное просто для того, чтобы обсудить какое-то свое дело.

— На твой нос? С чего ты взял? — ответил он.

Ну, а я ему, нервно улыбаясь:

— Ведь он у меня свернут на сторону, разве ты не видишь?

И я заставил его внимательно рассмотреть мой нос, так, словно этот его дефект являл собою непоправимый ущерб, нанесенный всему мирозданию.

Приятель посмотрел на меня сначала в некотором ошеломлении. Потом, по-видимому, заподозрил, что нос мой возник так неожиданно и не к месту просто оттого, что его дело ко мне я счел не заслуживающим ни внимания, ни разговора, похлопал меня по плечу и пошел дальше, оставив меня без ответа. Я удержал его за рукав.

— Да нет же! — сказал я. — Мы обязательно поговорим о твоем деле. Но сейчас ты уж меня прости!

— Сейчас ты не можешь думать ни о чем, кроме своего носа?

— Я просто никогда не замечал, что он у меня свернут вправо. Сегодня утром жена сказала.

— Да что ты говоришь? — воскликнул приятель, и в глазах у него сверкнули недоверие и насмешка.

Я посмотрел на него так, как смотрел уже сегодня утром на жену, то есть со смешанным чувством унижения, досады, удивления. Так, значит, он тоже давно заметил, какой у меня нос, и, кто знает, кто еще, кроме него, и только я, один только я ничего не видел и, не видя, считал, что в глазах всех я — Москарда с прямым носом, а оказывается-то вон что — для всех я был Москардой с кривым носом, а ведь сколько раз, ни о чем не подозревая, я обсуждал кривой нос какого-нибудь Петра или Павла и сколько раз, следовательно, надо мною смеялись и говорили:

— Нет, ты только посмотри на этого бедолагу — он еще считает себя вправе судить о чужих носах!

Разумеется, я мог бы утешить себя мыслью, что, в конце концов, мой случай был самым распространенным и банальным случаем, только липший раз подтвердившим ту общеизвестную истину, что мы с легкостью замечаем недостатки в других, а своих никогда не видим. Но первый росток болезни уже пустил корни в моей душе, и потому это рассуждение меня не утешило.

Напротив, я весь сосредоточился на мысли, что для окружающих я совсем не такой, каким до сих пор считал себя сам.

Но тогда я имел в виду еще только свой внешний облик, и так как мой приятель продолжал стоять передо мной все с тем же выражением насмешливого недоверия, я в отместку его спросил: а знает ли, в свою очередь, он, что ямочка у него на подбородке делит его на неодинаковые части — одна более выпуклая, другая более плоская?

— Что? Глупости! — воскликнул приятель. — Я знаю, что у меня на подбородке ямочка, но все совсем не так, как ты говоришь!

— Ну так давай прямо сейчас зайдем в парикмахерскую, и ты сам посмотришь! — предложил я.

Но когда, зайдя в парикмахерскую, приятель с изумлением увидел этот свой изъян и признал, что я был прав, он пожелал скрыть от меня свою досаду. Он сказал, что в конце концов это такая мелочь!

И разумеется, это была мелочь. Но тем не менее, следуя за ним в некотором отдалении, я увидел, как он остановился перед витриной какой-то лавки, потом дальше — перед другой, потом в третий раз, и надолго, перед какой-то зеркальной дверью и все время разглядывал свой подбородок. И я уверен, что, вернувшись домой, он тут же бросился к платяному шкафу, чтобы заново освоиться с этим своим изъяном. И я нисколько не сомневаюсь, что в отместку или просто чтобы продолжить игру, заслуживающую, конечно, самого широкого распространения, он в свою очередь (подобно мне) осведомился у какого-нибудь приятеля, заметил ли тот, что подбородок у него с небольшим изъяном, и сразу же после этого открыл приятелю глаза на какой-нибудь дефект в его собственной внешности, выискав что-нибудь у того на лбу или, там, на губах. Ну, а этот приятель в свою очередь… и так далее, и так далее… Ну да, ну да, я готов поклясться, что несколько дней подряд в благородном городе Рикьери я наблюдал (если, конечно, это не был плод моего воображения) множество моих сограждан, переходивших от витрины к витрине и внимательно изучавших кто скулу, кто краешек глаза, кто мочку уха, кто ноздрю. А еще неделю спустя один из них подошел ко мне и, несколько смущаясь, спросил, правда ли, что, когда он говорит, у него дергается левое веко?