Муа Мартинсон - Мать выходит замуж

«Старой клячей» она называла покойника, который лежал тогда в сарае.

Мать онемела. Бабушка сидела на своем обычном месте у открытой печи, где тлела куча углей. Руки ее дрожали.

— Рыжий, красный человек опас… — выразительно начала мать.

— Вот, вот, и я говорю, — всхлипнула бабушка, — мне от нее никак не избавиться. Добром ее отсюда не выпроводишь. Она собирается прожить здесь целый год. Подумать только! Будь у меня сын как сын, разве мне пришлось бы якшаться с такой тварью.

— Для этого не нужен сын, бабушка. Собирайте-ка свои вещи и выметайтесь, — обратилась мать к рыжей старухе, — а я останусь здесь, пока бабушка не найдет себе другую жиличку, не такую ведьму, как вы.

— Бабушка, она хотела тебя отравить? — спросила я в ужасе.

— Ну да, один бог знает, не удалось ли ей это: я так плохо себя чувствую, ничего в рот взять не могу.

— Да ведь вы не готовили себе никакой еды, а только ругались. Вот и вся ваша отрава, — сказала мать и начала прибирать в комнате. Она отняла у рыжей псалтырь и всячески ее подгоняла.

— Уж не думаешь ли ты, что я уйду отсюда в воскресный день? — заявила рыжая, выпрямившись во весь свой громадный рост. Потом она стукнула кулаком по столу, закричав, что хоть она и не покупала раньше никакого яду, но теперь уж непременно купит, только не для бабушки, а для себя, и потом напишет в газету, что бабушка довела ее до самоубийства.

— Ну что ж, вольному воля, тетенька! Пейте на здоровье яд, только, пожалуйста, не у нас, мы не хотим возиться с похоронами, — насмешливо сказала мать.

Тогда старуха схватила в охапку свое барахло и пулей вылетела из комнаты, хлопнув дверью и не простившись, совершенно так же, как это обычно делал отчим.

— Как она попала к вам, бабушка? У нее ведь есть собственный дом.

— Мне было так тоскливо одной, — ответила бабушка. — Тридцать лет назад мы с ней вместе работали на Коппархаммарне, тогда она была простой хорошей женщиной. Но с тех пор как ее брат оставил ей дом и немного денег, ей стало легче жить, и она сделалась настоящей ведьмой. Господи, что за жизнь была у меня! Только и разговору, что о моем завещании. Подумай, Гедвиг, завещание в пользу этой твари, которая гораздо старше меня. Те крохи, что у меня есть, не стоит и завещать. Но она все твердила о старых временах, о том, как она мне помогала со шпульками на фабрике, и сказала, что люди говорят, будто у меня деньги в банке и я-де должна написать завещание, чтобы деньги достались не Альберту — этому болвану, — а ей. Она так меня замучила, что я пообещала делить с ней все, что у меня есть, если она останется со мной до самой смерти. Я-то думала до ее смерти, я ведь могу прожить дольше, чем она, а она вообразила, что до моей . Она стала меня уверять, что я худею день ото дня. Соседка слышала, как она говорила кому-то, что получит все мое добро, и с этих пор я глаз не смыкаю по ночам. Я уверена, что она подсыпала мне крысиного яду в пищу… Она ведь помнит, что я ей обещала.

Вот каковы взрослые! Если им надо чего-нибудь добиться, они готовы лишить друг друга жизни. Я начинала все лучше и лучше разбираться в их поступках.

Когда мать рассказала, что полиция нашла труп женщины неподалеку от Хагбю, бабушка посерела.

— Вот видишь, Гедвиг! — Она так дрожала, что не могла вымолвить ни слова.

— Господи, бабушка, да эта рыжая старуха не посмела бы ничего вам сделать. Ту, беднягу, убили совсем из-за другого, — ее убили из ревности, при чем здесь ваша старуха? Там все перепились. Выкиньте это из головы, бабушка.

Я видела, что мать оживилась, после того как выставила старуху (я тоже была этому рада, я-то ведь знала , какая она злюка), и освободила в доме место для нас. Мать хлебнула столько горя, что ей не приходило в голову сокрушаться о мертвых, — казалось, она даже завидовала им, хотела, чтобы ее тоже убили; в это можно было поверить, глядя, как она держала себя с дядей.

— Завтра с утра пойду в город, поищу работы на фабрике. В крайнем случае пойду на бумагопрядильню. У меня остались старые свидетельства.

— Купи заодно «Эстгётен» и городскую газету (городской газетой называли «Норчёпингс тиднингар»), узнаем, как звали убитую. Подумать только, какие негодяи!

Бабушка устремила отсутствующий взгляд на раскрытые страницы псалтыря, точно вглядывалась в свою долгую, тяжелую жизнь.

— Ты всерьез надумала уйти от Альберта? — спросила она наконец.

— Он сам ушел от меня. Два месяца не дает мне ни гроша, а я снова в положении. Он, наверное, и не знает об этом. А впрочем, знает, конечно: он всегда сматывается, как только об этом заходит речь. Мне надо достать работу, пока не стало слишком заметно.